Брюханов и еще четыре человека из руководства станции, включая Дятлова и Фомина, формально обвинялись по ст. 220, ч. 2 Уголовного кодекса УССР. Им вменялось «нарушение правил техники безопасности», вызвавшее смерть и иные тяжелые последствия «на взрывоопасных предприятиях или производствах»
[1346]. Это был изобретательный юридический гамбит – советские юристы никогда прежде не рассматривали атомную станцию как объект, который может взорваться, – и первая из логических подтасовок, необходимых для возложения ответственности на «козлов отпущения»
[1347]. Чтобы укрепить обвинение, Брюханов и Фомин также обвинялись по ст. 165 УК – «превышение полномочий»
[1348]. Брюханова обвиняли в том, что он передавал намеренно заниженные уровни радиации на станции утром после взрыва, что задержало эвакуацию станции и Припяти, и отправлял людей в наиболее загрязненные помещения здания реактора, зная о последствиях. В случае признания виновными три высших руководителя станции могли получить максимум по десять лет тюрьмы.
Суд должен был начаться 18 марта 1987 года, но слушания были отложены, когда стало очевидным, что бывший главный инженер Николай Фомин остается слишком душевно неуравновешенным, чтобы принимать участие в процессе
[1349]. Помещенный под арест в то же время, что и Брюханов, в тюрьме он предпринял попытку самоубийства, разбив очки и пытаясь порезать осколками запястья. Несчастного отправили в больницу, а слушания отложили на более поздний срок в том же году
[1350].
Мария Проценко вернулась в Припять почти в последний раз в январе 1987 года
[1351]. Облачившись в ватник и ватные штаны, в валенках, она водила небольшую группу солдат по заснеженным ступенькам «Белого дома». Они ходили из кабинета в кабинет заброшенного здания горсовета, опустошая каждый шкаф и сейф, наполняя мешки документами, слишком загрязненными, чтобы отправить их в бездонные архивы советской бюрократии, но слишком существенными, чтобы бросить без присмотра. Когда они закончили и солдаты забрасывали мешки в кузов грузовика, Проценко собрала ключи от всех кабинетов здания. Потом все это увезли на захоронение в растущем комплексе из восьми могильников для радиоактивных отходов, расползающихся по зоне отчуждения.
18 апреля местные выборы в горсовет были проведены в новом атомграде Славутиче, администрацию Припяти официально распустили, и город – с бюрократической точки зрения – перестал существовать
[1352]. Проценко, проработавшую почти год в зоне отчуждения практически без выходных, перевели в Киев. В признание всего, что ей пришлось вынести за месяцы, прошедшие с аварии, ей наконец разрешили подать заявление о приеме в партию. В конце года Проценко легла в больницу в Киеве и пролежала там больше месяца, страдая от симптомов того, что врачи называли «нервным напряжением» и связывали с перегрузкой. В истории болезни написали: «Обычное заболевание: с ионизирующим излучением не связано». В Припяти пустующее здание исполкома стало штаб-квартирой Производственного объединения «Комбинат», нового государственного предприятия, управляющего долговременными исследованиями и работами по ликвидации внутри 30-километровой зоны
[1353]. Став полными хозяевами пустого города, новые власти снова открыли плавательный бассейн, чтобы ликвидаторам было где отдыхать, и устроили экспериментальную ферму в оранжереях города, где агротехники выращивали клубнику и огурцы на облученной почве
[1354].
По мере того как продолжалась зачистка в 30-километровой зоне, боевой дух десятков тысяч ликвидаторов, которых привезли для выполнения опасной и очевидно нескончаемой задачи, падал все ниже
[1355]. Пыль с сильно загрязненных участков перелетала на те, которые уже очистили, лишая смысла недели работы. «Комбинат» вроде бы успешно работал в Припяти, пока КГБ не выяснил, что специалисты сообщали данные только с наиболее чистых участков, занизив истинные показатели радиации в городе более чем в десять раз
[1356]. Тайная полиция также отмечала, что ликвидаторов плохо кормят, радиационная безопасность оставляет желать лучшего, рабочим даже платят не вовремя, а один из могильников радиоактивных отходов регулярно заливают воды реки. В итоге руководство «Комбината» со временем получит партийные выговоры за то, что мирилось с кумовством, воровством и пьянством
[1357].
