Менее чем за месяц до взрыва реактора № 4 в 1986 году команда инженеров-ядерщиков из Национальной лаборатории Аргонн-Вест в штате Айдахо без особой шумихи продемонстрировала, что созданный ими интегральный быстрый реактор безопасен даже при обстоятельствах, которые уничтожили Три-Майл-Айленд-2 и были бы поистине еще более катастрофическими в Чернобыле и Фукусиме. Ториевый реактор на жидком фторе (LFTR) – еще более продвинутая конструкция, разработанная в Ок-Риджской национальной лаборатории в Теннесси, – работает на тории
[1543]. Запасов тория в мире больше, и его труднее превратить в сырье для бомб, чем уран. Также торий эффективнее «сгорает» в реакторе и может производить менее опасные отходы с периодом полураспада в сотни, а не десятки тысяч лет. Работающие при атмосферном давлении и никогда не достигающие критичности реакторы LFTR не требуют крупных сооружений защиты от аварий в результате потери охладителя или взрывов. Их можно построить компактными, и тогда каждый завод или небольшой город смогут иметь свой спрятанный под землей микрореактор.
В 2015 году основатель Microsoft Билл Гейтс начал финансировать исследовательские проекты, близкие к реакторам четвертого поколения в поисках свободного от эмиссии окиси углерода источника энергии для будущего
[1544]. К тому времени правительство Китая уже назначило 700 ученых на программу мозгового штурма по строительству первого в мире промышленного ториевого реактора как части войны с загрязнением воздуха. «С проблемой угля все ясно, – сказал руководитель проекта. – Единственным решением остается ядерная энергия»
[1545].
По мере приближения 30-й годовщины аварии чернобыльская зона отчуждения становилась все больше открыта для регулярных обзорных экскурсий из Киева. Казалось, международное научное сообщество достигло успокаивающего консенсуса по вопросу долгосрочного воздействия чернобыльской катастрофы. Советская медицинская информация была разрозненной и скомпрометированной секретностью и интересами прикрытия, поэтому описывающие последствия аварии научные данные пришлось собирать многочисленным неправительственным организациям, действующим под эгидой ООН. И с каждым последующим пятилетием после катастрофы Всемирная организация здравоохранения, Научный комитет ООН по действию атомной радиации (UNSCEAR) и МАГАТЭ все больше убеждались в том, что воздействие аварии в Чернобыле на здоровье общества «оказалось не столь значительным, как поначалу опасались»
[1546].
По оценке Чернобыльского форума, учрежденной МАГАТЭ исследовательской группы восьми комитетов ООН, сотруд-ничающей со Всемирным банком и правительствами Украины, Белоруссии и России, на 2005 год около 4000 человек, которые были детьми во время аварии, заболели раком щитовидной железы, вызванным йодом-131, выброшенным из взорвавшегося реактора (что привело к девяти смертям)
[1547]. По мнению тех же экспертов, в наиболее загрязненных районах бывшего СССР могут иметь место до 5000 случаев смерти от рака в результате выброшенной при аварии радиации. Это составит часть ожидаемых в Европе в целом 25 000 дополнительных случаев рака, приписываемых чернобыльскому бедствию. При более чем 5-миллионном населении пострадавших районов эксперты ООН рассматривали эти цифры как статистически малозначительные. Вместо этого они связывали большинство заболеваний в загрязненной зоне с психологическими факторами – «парализующим фатализмом», последней инкарнацией советской «радиофобии»
[1548]. Еще десять лет спустя ВОЗ в итоговом докладе отметила, что факт повторяющихся случаев катаракты у ликвидаторов привел к снижению предела безопасной дозы, установленного для работников ядерной отрасли Международной комиссией по радиологической защите
[1549]. Авторы доклада ВОЗ также отметили рост сердечно-сосудистых заболеваний среди ликвидаторов, подвергшихся хроническому облучению в малых дозах, но предупредили, что это может быть результатом действия других факторов, включая плохое питание, недостаток физической активности и стресс.
Доктор Роберт Гейл, чья работа в больнице № 6 дала ему небольшую публичную славу и большое имя в радиационной медицине, уже объявил, что медикам пора двигаться дальше. «По сути, здесь ничего не случилось, – сказал он. – Здесь ничего не случилось… и ничего не случится»
[1550].
Однако эти выводы почти полностью были сделаны по результатам исследований, проведенных на группах ликвидаторов, часто получивших высокие дозы радиации, и жертвах рака щитовидной железы или на основании расширенных моделей прогнозирования рисков
[1551]. Мало усилий было приложено к тому, чтобы создать международно признанный банк данных по долгосрочным последствиям аварии среди населения, чтобы повторить 70-летнее исследование выживших в атомных бомбардировках японских городов 1945 года. Агентства ООН использовали ненадежные данные дозиметрии среди гражданских лиц как достаточное основание к прекращению пожизненных наблюдений, и возможность понять долгосрочные последствия радиационного облучения человека в малых дозах была утрачена. В отсутствие крупномасштабного эпидемиологического исследования независимые медики из разных стран мира продолжали фиксировать «эндокринологические, скелетно-мышечные, респираторные заболевания, нарушения кровообращения и рост злокачественных опухолей, особенно груди и простаты» среди жителей пострадавших районов.
