Дежурная расшифровала Борису Прушинскому кодировку: максимально возможная чрезвычайная ситуация, включая общую радиационную аварию, с пожаром и взрывом. Прушинский приказал оператору соединить его со станцией. Десять минут спустя ему позвонил начальник смены ЧАЭС, но не сообщил никаких подробностей: лишь то, что реактор остановлен, к активной зоне подают воду для охлаждения; о жертвах пока неизвестно. Оставаясь на линии, начальник смены попытался связаться с 4-м блоком по селектору, но никто ему не отвечал.
Прушинский повесил трубку и немедленно дал распоряжение обзвонить и собрать на срочное совещание 18 членов группы оказания экстренной помощи – впервые за время ее существования
[532]. Потом позвонил своему другу Геннадию Копчинскому, физику, который три года проработал заместителем главного инженера в Чернобыле и хорошо знал станцию и сотрудников
[533]. Теперь он работал в секторе атомной энергетики ЦК КПСС. Прушинский сказал ему, что на станции случилась авария, но подробностей пока нет.
«Был какой-то взрыв. Горит четвертый блок».
Копчинский тут же позвонил своему начальнику Владимиру Марину, завсектором атомной энергетики ЦК КПСС. Было решено, что все сотрудники сектора соберутся на работе, а пока Копчинский вызвал машину, собрал чемоданчик и поехал в «Союзатомэнерго»
[534]. Директор объединения уже находился в своем кабинете, в углу молча сидел офицер КГБ. Съезжавшиеся члены группы оказания экстренной помощи планировали координацию действий с другими министерствами и управлениями: Минсредмашем, Министерством здравоохранения, Госкомитетом по гидрометеорологии, который следил за погодой и состоянием окружающей среды
[535].
Снова и снова они пытались дозвониться до кого-нибудь из руководителей Чернобыльской АЭС. Ответа не было.
В 3:00, когда Владимир Марин все еще был дома, его телефон зазвонил во второй раз
[536]. Звонил Виктор Брюханов из бункера под станцией. Директор сказал, что на ЧАЭС случилась ужасная авария, но заверил своего начальника, что реактор цел. Марин поделился новостями с женой, быстро оделся, вызвал машину. Потом позвонил своему начальнику, а тот передал новость выше по партийной иерархии.
Рассвет вставал над Кремлем – и все больше сообщений летело по линиям ВЧ-связи между Москвой, Киевом и Чернобылем: успокаивающий доклад Брюханова о случившемся начал поступать в высшие правительственные эшелоны
[537].
К 6 часам утра известие об аварии достигло министра энергетики СССР Анатолия Майорца, он позвонил домой главе Совета министров Николаю Рыжкову и сказал, что на Чернобыльской станции был пожар. Один блок выведен из эксплуатации, но ситуация под контролем: бригада экспертов уже вылетела на станцию, его заместитель по атомной энергии – опытный специалист-ядерщик – вызван из отпуска в Крыму и возглавит правительственную комиссию на месте
[538]. Рыжков приказал Майорцу держать связь с бригадой экспертов и доложить, как только появится новая информация
[539].
Но в «Союзатомэнерго» Георгий Копчинский и другие эксперты уже догадывались, что реальная обстановка может быть намного хуже. Они дозвонились до начальника смены на станции, тот давал бессмысленные ответы и был на грани паники. Директор управления приказал ему разыскать кого-нибудь из руководства станции и немедленно перезвонить в «Союзатомэнерго».
Первым позвонил заместитель главного инженера по науке. Он спокойно объяснил то, что знал: 4-й блок останавливали для регламентных работ, проводились электрические испытания, какие именно, он сказать не мог. Во время этих испытаний случилась авария.
Когда его спросили, как идет аварийное охлаждение активной зоны – важнейшая задача для обеспечения скорейшего ремонта и запуска реактора № 4, – спокойствие неожиданно оставило инженера.
«Там нечего охлаждать!» – крикнул он
[540]. Связь оборвалась.
Сидя в своем кабинете в Киеве, министр энергетики Виталий Скляров пытался выяснить, что происходит на ЧАЭС. Получить точную информацию по телефону он не смог и отправил своего заместителя на станцию на машине
[541]. Тот добирался до места два часа, в течение которых Скляров то вновь и вновь звонил на станцию, то говорил с начальством в Москве. У него сложилось впечатление, что людей в Чернобыле охватывает отчаяние. Но никто не мог точно объяснить ему, что происходит.
В 5:15 заместитель Склярова наконец позвонил. Станция еще горит, сказал он. Пожарные пытаются тушить пожар. Крыша и две стены реакторного зала обвалились, приборы не работают, запасы химически обработанной воды для охлаждения реактора заканчиваются. Скляров задал вопросы, которых до сих пор избегали все, с кем он говорил: «Каков уровень радиации? В каком состоянии реактор?» И выяснилось, что даже его подчиненный, похоже, был не способен дать прямой ответ.
«Все очень, очень плохо» – вот и все, что сказал ему заместитель.
Какая авария могла до такой степени сбить с толку специалиста?
Скляров еще раз позвонил Щербицкому и рассказал ему, что узнал.
– Виталий Федорович, – начал говорить Щербицкий, и Скляров напрягся. Если первый секретарь обращается по имени-отчеству, это плохой признак. – Тебе надо ехать туда самому.
Скляров, не имевший никакого желания вблизи осмотреть пылающую атомную станцию, пытался возражать.
– Станция подчиняется Москве. Она не наша, – сказал он.
