Споры продолжались всю ночь. Тем временем вернулась с разведки на станции бригада специалистов из ВНИИАЭС – института Министерства энергетики. Они наблюдали впечатляющие световые эффекты над руинами 4-го энергоблока и доложили Щербине, что радиационная обстановка представляет опасность
[687].
В 2:00 Щербина позвонил в Москву своему начальнику Владимиру Долгих – секретарю ЦК КПСС, заведующему Отделом тяжелой промышленности и энергетики – и попросил разрешения эвакуировать город
[688]. За несколько часов до наступления рассвета, когда ученые уже спали в гостинице
[689], Щербина также нашел решение, как тушить горящий реактор – бомбардировкой с воздуха, используя вертолеты, которые получил Антошкин.
Но члены комиссии пока не решили, какую комбинацию материалов для тушения нужно использовать и как именно такая операция может быть проведена.
Около 7:00 утра в воскресенье Борис Щербина вошел в «Белый дом», теперь занятый военачальниками, имеющими дело с радиацией: генералом Борисом Ивановым, заместителем командующего войсками гражданской обороны, и генерал-полковником Владимиром Пикаловым, главкомом химических войск. Он заявил, что готов решить вопрос эвакуации.
«Я свое решение принял, – сказал Щербина. – Каково ваше мнение?»
[690]
Иванов доложил о радиационной обстановке
[691]. Никакого снижения, на что надеялись представители Минздрава, не происходило, уровень загрязнения улиц Припяти продолжал расти. Шеф Гражданской обороны и его заместитель не сомневались: опасность представляли не только радионуклиды, продолжавшие поступать в атмосферу с реактора, но и уже выпавшие, собравшиеся на грунте.
Людей нужно эвакуировать. Мнение офицеров ГО поддерживалось отдельным докладом медсанчасти № 126. Только Пикалов, импозантный командующий войсками химзащиты с торчащими бровями, ветеран Великой Отечественной войны, предложил не торопиться с эвакуацией в безопасное место.
Щербина сказал им, что он решение принял: эвакуация начнется во второй половине дня. Но приказ отдавать не спешил
[692]. Сначала он сам хотел увидеть реактор № 4.
В девятом часу утра в тех же строгих костюмах, в которых они вылетели из Москвы, Щербина и Валерий Легасов поднялись на борт вертолета Ми-8, стоявшего посреди городского футбольного поля
[693]. К ним присоединились Пикалов и Антошкин и два оператора из прокуратуры в Киеве с новейшей видеокамерой для записи отчета
[694]. От Припяти до электростанции было меньше двух минут полета, и, когда вертолет закладывал вираж вдоль западного конца длинного турбинного зала, шестеро мужчин смотрели сквозь иллюминаторы на ужасную картину внизу.
Даже для самого упорного энтузиаста было ясно, что 4-й энергоблок Чернобыльской АЭС никогда больше не выработает ни одного ватта электричества
[695]. В прозрачном свете нового дня было видно, что реактор полностью уничтожен. Крыши и верхней части стен реакторного зала больше не было, а внутри Легасов увидел верхнюю крышку реактора, отброшенную мощным взрывом и оставшуюся висеть набекрень на корпусе. Он сумел разглядеть графитные блоки и большие куски топливных сборок, рассыпанные по крыше турбинного зала и дальше по земле. Белый столб пара (скорее всего, продукт горения графита, подумал Легасов) поднимался из кратера на несколько сотен метров в небо. И – как зловещее предзнаменование – в темной глубине развалин было видно темно-красное свечение. Там что-то – Легасов не знал что – яростно горело.
Когда вертолет повернул к Припяти, Легасов уже осознавал, что они имеют дело не просто с еще одним провалом советских инженеров, а с бедствием глобального масштаба, которое повлияет на весь мир на поколения вперед
[696]. И он обязан его сдержать.
В 10 часов утра в воскресенье, через 32 часа после начала катастрофы, Борис Щербина собрал центральный и местный партийный персонал в помещениях горкома в «Белом доме»
[697]. В конце концов он дал команду эвакуировать Припять.
В 13:10 радиоточки в городских кухнях наконец прервали молчание
[698]. Напряженным, уверенным голосом молодая женщина зачитала вслух объявление
[699]. Оно было подготовлено этим утром коллективом высоких начальников и утверждено Щербиной
[700].
