Антошкин приказал использовать тяжелые транспортные вертолеты, включая гигантский Ми-26, самый мощный вертолет в мире, прозванный «летающей коровой»
[797]. Он мог поднимать до 20 т груза. Всю ночь генерал искал способ повысить эффективность операции. На следующий день комиссия собрала жителей окрестных деревень и городов – наполнять мешки песком. Антошкин придумал, как ускорить погрузку, и затребовал списанные тормозные парашюты с истребителей МиГ-23 для использования в качестве импровизированных грузовых сетей. А пока бортинженеры продолжали сбрасывать мешки на реактор вручную, оставаясь практически беззащитными под потоком идущих из разрушенного здания гамма-лучей.
Экипажи вылетали на объект от рассвета до заката, к ночи возвращаясь на аэродром в Чернигове, чтобы дезактивировать машины, сменить форму и смыть с себя радиоактивную пыль в бане. Но оказалось, что полностью удалить радиоактивное загрязнение с вертолетов почти невозможно: утром пилоты видели, что трава под их машинами за ночь пожелтела. На счету у большинства экипажей было по 10–15 вылетов на реактор, и каждый раз они делали два-три захода для бомбометания
[798]. Но первые пилоты сделали больше: один вертолетчик за три дня 76 раз возвращался к реактору № 4. По словам Антошкина, когда вертолеты садились после второго или третьего вылета, некоторых бортинженеров рвало в кустах на берегу реки.
К утру вторника, 29 апреля, казалось, что работа экипажей Антошкина возымела последствия: радиоактивность, исходящая из реактора, начала падать, температура снизилась с 1000 с лишним до 500 °С
[799]. Но уровни радиации на улицах покинутой Припяти стали настолько высоки, что правительственной комиссии пришлось переехать в новый штаб в городе Чернобыле в 19 км от Припяти
[800]. Территория вокруг станции – примерно 1,5 км в диаметре, которую официальные лица начали называть Особой зоной, – была сильно загрязнена обломками и ядерными выпадениями
[801]. Ученые, специалисты и операторы, которые остались обслуживать три сохранившихся реактора ЧАЭС, теперь подъезжали к ней только на бронетранспортерах.
В тот же день в Москве предсовмина Рыжков председательствовал на заседании оперативной группы Политбюро
[802]. Молот централизованной плановой экономики ковал вовсю. Академик Легасов и другие ученые подсчитали, что потребуется 2000 т свинца, чтобы затушить горящий графит, но Легасов опасался запрашивать такое количество редкого ресурса сразу
[803]. Щербина – стреляный воробей – взял и заказал на всякий случай 6000 т, и Рыжков просто перенаправил все поезда, перевозящие свинец по советским железным дорогам, в Чернобыль. Первые 2500 т прибыли уже на следующее утро
[804].
К вечеру вторника экипажи вертолетов Антошкина сбросили еще 190 т песка и глины внутрь 4-го энергоблока
[805]. И все же огонь продолжал пылать и радионуклиды продолжали выходить из развалин реактора. В докладе отдела науки ЦК КПУ сообщалось, что уровни фоновой радиации в Ровно и Житомире, находящихся в 100 км к западу и юго-западу от Чернобыля, уже выросли более чем в 20 раз
[806]. Областной штаб войск гражданской обороны приготовился эвакуировать 10 000 человек из поселений в радиусе 10 км от станции и просил Щербину дать разрешение начать операцию
[807]. К их ужасу, он отказал.
На следующее утро в Чернобыль доставили партию парашютов
[808]. И не списанных, как просил Антошкин, а 14 000 новых десантных куполов, собранных в частях ВДВ по всему Советскому Союзу. Антошкин провел испытания: оказалось, что парашют выдерживает 1,5 т груза
[809]. К закату его экипажи высыпали на реактор еще 1000 т абсорбента. Когда вечером генерал делал доклад, лицо Щербины подобрело впервые с начала бомбардировок
[810].
В среду, 30 апреля, накануне первомайских праздников, наполнявших улицы советских городов парадами и демонстрациями, ветер снова переменился. В этот раз он повернул почти прямо на юг, неся от Чернобыльской станции на Киев заряженные альфа- и бета-частицы аэрозолей вместе с опасно высоким уровнем гамма-радиации в виде йода-131 – радиоизотопа, накапливающегося в щитовидной железе, особенно у детей
[811]. Ровно в час пополудни уровни радиации на улицах украинской столицы начали внезапно расти
[812]. К вечеру на проспекте Науки, вблизи центра Киева на восточном берегу Днепра, уровень радиации достиг 2,2 миллирентгена в час (22 микрозиверта в час) – в сотни раз выше нормы. Продвижение радиоактивного облака было отмечено Госкомгидрометом СССР, в тот же день отправившим секретный доклад Рыжкову в Москву и партийному руководству в Киеве, включая первого секретаря Щербицкого
[813].
