Наконец, во вторник, 6 мая, – через 10 дней с начала кризиса – министр здравоохранения Украины, выступая по радио и ТВ, рекомендовал киевлянам принять меры предосторожности: оставаться в помещениях, закрыть окна и избегать сквозняков. По городу уже шли слухи, что партийное начальство потихоньку отправило своих детей и внуков в безопасные пионерские лагеря и санатории на юг
[932]. За несколько дней до этого врач и писатель Юрий Щербак видел в аптеке, излюбленной членами украинского ЦК, очередь хорошо одетых пенсионеров, терпеливо стоящих за стабильным йодом
[933]. Что было еще хуже, потекли слухи о возможности разрушительного второго взрыва на станции и о секретном плане властей эвакуировать город полностью
[934]. Многие люди воспринимали бодрые официальные заявления как пустую пропаганду.
Тем вечером на вокзале собрались толпы: тысячи киевлян пытались покинуть столицу
[935]. Люди спали в здании вокзала, сохраняя место в очереди за билетами. Многие работники срочно писали заявления об отпуске, иногда те, кому отказали, в отчаянии просто бросали работу. Вскоре в городе появился целый флот оранжевых мусороуборочных машин и начал безостановочные попытки смыть радиоактивные выпадения с киевских улиц
[936]. К этому моменту толпы стали собираться у сберкасс и снимать деньги с счетов, некоторым сберкассам пришлось закрыться через несколько часов, другие ограничили выдачу 100 рублями на человека. К обеду во многих отделениях кончились наличные деньги. Когда аптеки распродали запас таблеток стабильного йода, люди начали пить раствор йода для наружного применения, обжигая себе горло. Очереди у винных магазинов увеличились вчетверо – защиты от радиоактивности искали в красном вине и водке, вынудив украинского заместителя министра здравоохранения объявить: «Слухи о пользе алкоголя против радиации – неправда»
[937].
К среде толпы взвинченных киевлян бились за билеты из города, пытаясь бежать в количествах, невиданных со времен немецкого блицкрига в 1941 году
[938]. На вокзалах мужчины и женщины совали деньги проводникам, набивались по десять человек в четырехместные купе и забирались на багажные полки
[939]. Другие пытались выбраться по автодорогам, и движение на южных магистралях встало: только в один день почти 20 000 человек выехали на машинах и автобусах из столицы Украины
[940]. Были организованы дополнительные рейсы в аэропорту, удвоено количество поездов из Киева в Москву. На московских вокзалах западные репортеры видели, как прибывают вагоны с детьми, которые едут без сопровождения взрослых. Дети стояли у окон с широко распахнутыми глазами, расплющив носы о стекло, а на перроне их в тревоге ожидали родственники
[941].
Опасаясь массовой паники и учитывая назревающий кризис на станции, в Совете министров Украины начали рассматривать вопрос об эвакуации всех детей из города, но Правительственная комиссия в Чернобыле никаких указаний по этому поводу не давала
[942]. А в республиканском аппарате никто не хотел брать на себя ответственность за шаг, который не удастся скрыть или замолчать и который сообщит всему миру, насколько ужасающей стала ситуация. Главе правительства республики требовался совет экспертов. Он попросил Кремль, чтобы светила медицины и метеорологии – Леонид Ильин и Юрий Израэль – прибыли в Киев для срочных консультаций.
В Москве команда МАГАТЭ по изучению фактов – генеральный директор, бывший шведский дипломат Ханс Бликс, и американец Моррис Розен, директор по ядерной безопасности, – получила разрешение увидеть станцию и стать первыми официальными лицами из-за пределов Советского Союза, кому разрешили посетить площадку. Они должны были вылететь в Киев в четверг 8 мая. Когда Евгений Велихов услышал эти новости, он был в ужасе. Академик попросил заместителя правительства СССР Силаева позвонить Горбачеву с таким сообщением: «Скажите, что у нас отхожее место переполнено, туда надо забираться по куче дерьма»
[943].
Только около четырех утра в четверг штурвалы в отсеке задвижек начали показываться над зараженной водой в коридоре 001
[944]. Силаев настаивал, чтобы людей немедленно послали открывать их
[945]. Но в подвале были километры труб и все задвижки выглядели одинаково. Темнота была полная. Только человек, хорошо знающий этот лабиринт узких, темных помещений, мог надеяться добраться туда и вернуться. Для этой задачи были отобраны три человека из персонала Чернобыльской станции – двое, чтобы открыть задвижки, и один, чтобы сопровождать их, если что-то пойдет не так
[946]. Им выдали гидрокостюмы, лично привезенные из Киева заместителем министра. Держа разводные ключи и фонари, с дозиметрами, прицепленными к груди, и лодыжкам на уровне воды, работники станции вошли в подвал, соединяющий 3-й и 4-й блоки
[947].
