Благодаря таким заданиям ликвидаторы – часто в течение нескольких секунд – подвергались максимальным допустимым годовым дозам облучения
[1091]. На участках с высоким уровнем радиации Особой зоны для выполнения работы, с которой в обычных условиях один человек справился бы за час, теперь могло потребоваться 30 человек, работающих по две минуты. А новые правила требовали, чтобы по достижении предела облучения в 25 бэр их отправляли из Особой зоны и больше никогда туда не возвращали. Работу измеряли не только по времени, но и по количеству людей, которые «сгорят» при ее выполнении. И некоторые командиры решали, что лучше посылать людей, которые уже были облучены до предела, чем сжигать новых солдат в опасной зоне.
Тем временем под землей продолжалась битва с угрозой «китайского синдрома»
[1092]. Работавший на ЧАЭС физик Вениамин Прянишников, удачно отправивший свою семью из Припяти на поезде, наконец получил разрешение вернуться на станцию в начале мая, только чтобы обнаружить, что его рабочий кабинет засыпан двухсантиметровым слоем радиоактивного пепла. 16 мая Прянишников получил приказ провести замеры температуры и излучения под реактором – так руководство пыталось выяснить, насколько неизбежно прожигание бетонного основания реактора плавящимся ядром. Ученые полагали, что жар, выделяемый распадающимся топливом, снижается, однако, по их оценкам, температура все еще составляла примерно 600 °С
[1093]. От Прянишникова и его команды зависел сбор точных данных о том, движется ли расплавленный кориум и сохраняется ли угроза катастрофического загрязнения воды Припяти и Днепра.
Отряд солдат за 18 часов прорезал толстую бетонную стену в субреакторное пространство, используя плазменный резак и доставленный из Москвы огромный электрический трансформатор
[1094]. Внутри темного отсека, с сотнями тонн расплавленного ядерного топлива над головой, уровень радиации, по представлениям Прянишникова, мог достигать тысяч рентген в час. Значит, на выполнение задачи отводилось 5–6 секунд, минута стала бы самоубийством. Прянишников надел легкий хлопковый комбинезон и тканевый респиратор, рассчитывая, что только скорость может защитить его от гамма-излучения остатков реактора. Но, когда он пролез в дыру со своими датчиками температуры и радиации, дозиметр отказал и работать пришлось намного дольше, чем он рассчитывал. Когда физик уже почти установил оборудование, он почувствовал, что сверху на голову ему сыплется какой-то порошок. В ужасе Прянишников поспешно выбрался из темного подвала, на ходу срывая с себя одежду. Он пробежал голым километр до административного корпуса, сгоняя изумленных солдат со своего пути. И только добежав до безопасного места, обнаружил, что просыпавшаяся на него пыль была не ядерным топливом, а обычным песком. Доза, которую он получил за несколько минут работы под реактором, составила всего 20 бэр.
К тому времени около 400 шахтеров, привезенных на ЧАЭС из Донецкого и Московского угольных бассейнов, работали на проекте огромного теплообменника, который ученые планировали установить в грунте под реактором № 4
[1095]. И вновь сроки, установленные правительственной комиссией, казались практически невыполнимыми: теплообменник надо было разметить, построить, испытать и подготовить к работе немногим более чем за месяц
[1096]. Прокладывать туннель начали из ямы, вырытой в 130 м от реактора у стены 3-го энергоблока, работали круглые сутки сменами по три часа
[1097]. Работать в штольне диаметром всего 1,8 м было адски жарко, но земля над головой защищала шахтеров от большей части излучения снаружи. Курить под землей запрещалось, и задерживались перед входом в туннель, чтобы выкурить сигарету или выпить воды, подвергаясь бомбардировке гамма-лучами от пыли и мусора вокруг них. Работая лопатами
[1098] и отбойными молотками, вывозя пустую породу вагонетками, они вскоре дошли до основания реактора, где начали выкапывать камеру площадью 30 кв. м, в которой должен был расположиться теплообменник. Отсюда, протянув руку, они могли коснуться плиты основания реактора, и бетон у них под пальцами был теплым. Конструкторы из Средмаша не раз предупреждали, что малейшее отклонение от спецификаций камеры может обрушить корпус реактора и его содержимое, в одну секунду похоронив их всех в братской могиле.
Когда камера была готова, шахтеров сменили инженеры Средмаша. Они должны были собрать из изготовленных в Москве секций теплообменник. Размер секций ограничивался узким диаметром тоннеля. Условия работы под землей стали еще более невыносимыми
[1099]. При сварке секций узкое, плохо вентилируемое пространство заполнялось ядовитыми газами, люди задыхались и падали в обморок. Сорокакилограммовые графитовые блоки, составлявшие часть конструкции, передавали по цепочке из рук в руки молодые солдаты-срочники
[1100]. Температура в тоннеле поднималась до 60 °С, люди работали наполовину раздетыми, и все равно в конце смены их приходилось вытаскивать из туннеля обессиленными.
Окончательная сборка началась в июне под руководством Вячеслава Гаранихина, бригадира сварщиков Средмаша богатырского роста, со спутанными волосами и растрепанной бородой, он как-то наводил дисциплину в туннеле, грозя монтажникам топором
[1101]. Но задолго до назначенного на 24 июня завершения проекта датчики показали падение температуры, и страх перед «китайским синдромом» наконец отпустил Прянишникова
[1102]. Теплообменник, с его запутанной сетью труб из нержавеющей стали, 10 км кабелей управления, двумя сотнями термопар и температурными датчиками, залитыми бетоном и уложенными под слоем графитовых блоков, – результат лихорадочного труда шахтеров, солдат, строителей, электриков и инженеров – даже не стали включать.
