А голос говорит тихо-тихо: Дочь, если хочешь остаться – я могу устроить.
Алли отвечает голосу: Ты богоматерь Мария?
И голос говорит: Как тебе будет угодно, милая моя. На вкус, знаешь ли, и цвет.
Алли говорит: Но меня же никогда не хотят оставить. Остаться никогда нельзя.
А голос говорит: Если хочешь остаться, надо тут все прибрать к рукам. Придумай как. И не переживай – придумаешь.
Девочки дерутся понарошку, испытывают мастерство друг на друге. В воде, на земле насылают друг на друга легонькие разряды и дрожи. Алли в это время тоже тренируется, но она действует тоньше. Не хочет, чтоб они знали, как она умеет, – помнит то, что прочла про электрических угрей. Спустя долгое время научается посылать крохотные разряды, от которых у девочек дрыгается нога или рука.
– Ой! – говорит Саванна, когда у нее подскакивает плечо. – Мурашки напали!
– Хм, – говорит Виктория, когда Алли немножко взбалтывает ей мозг, – что-то голова болит. Все как-то… как-то путается.
– Епта! – кричит Эбигейл, когда у нее дергается коленка. – От воды ногу, епта, свело.
Большой силы тут не требуется, девочкам не больно. Они так и не узнают, что Алли стала как угри в аквариуме – держит голову над самой водой, распахнув глаза, не отводя взгляда.
Через несколько месяцев кое-кто заговаривает об уходе из монастыря. Тут до Алли – до Евы, даже наедине с собой она старается звать себя Евой – доходит, что у других тоже могут быть секреты, другие, может, тоже прячутся, ждут, когда схлынет.
Одна девочка – все зовут ее Горди, потому что фамилия Гордон – зовет Алли с собой.
– Мы в Балтимор, – говорит Горди. – У маминой родни там знакомые, они помогут обустроиться. – Она передергивает плечами. – Пошли с нами за компанию?
У Евы завелись друзья – Алли дружба никогда не давалась. Ева добра, и молчалива, и осторожна – Алли была ершиста и сложна.
Назад ей не вернуться – да и чего она там не видела? Впрочем, великой охоты на Алли не случится. Она теперь даже выглядит иначе – лицо похудело, вытянулось, сама выросла. Как раз то время, когда дети надевают взрослые лица. Можно пойти на север от Балтимора или в любой другой город в невесть какой глуши, устроиться официанткой. Пройдет три года – и в Джексонвилле ее не опознает никто. Или можно остаться здесь. Когда Горди говорит “Пошли”, Алли понимает, что хочет остаться. Здесь она счастлива, а с ней никогда такого не было.
Она подслушивает под дверьми и за углами. Не новая привычка. Ребенок под угрозой должен бдительнее смотреть за взрослыми, чем ребенок, которого холят и лелеют.
Так Алли слышит спор монахинь и узнает, что шанса остаться, может, и вовсе не будет.
Из-за двери тесной гостиной до нее доносится голос сестры Вероники, у которой лицо как гранитное.
– Вы сами-то видели? – говорит сестра Вероника. – В действии видели?
– Да все видели, – ворчит аббатиса.
– Тогда как можно усомниться?
– Сказочки, – говорит сестра Мария Игнасия. – Детские игрушки.
У сестры Вероники голос громоподобный, от него вздрагивает дверь, и Алли на шаг пятится.
– А Евангелия тебе что – тоже сказочки? А Господь наш тебе кто – лжец? Ты что хочешь сказать – не было никакого демона и Он, изгоняя демонов из людей, в игрушки играл?
– Никто ничего подобного не говорит, Вероника. В Евангелиях никто не сомневается.
– Вы новости смотрели? Вы видели, на что они способны? Они обладают силой, какую не дано познать мужчинам. Откуда эта сила? Мы все знаем ответ. Господь говорит нам, откуда она. Мы же понимаем.
В гостиной повисает тишина.
Затем сестра Мария Игнасия тихонько говорит:
– Я слышала, это все загрязнение природы. В газете была любопытная статья. Загрязнение атмосферы вызывает определенные мутации в…
– Это дьявол. Дьявол ходит по миру и испытывает невинных и виновных, дарует силу проклятым, как испокон веку повелось.
– Да нет, – возражает сестра Мария Игнасия. – Я читаю в их лицах добро. Они же дети, мы обязаны о них позаботиться.
– Ты бы и в лице самого Сатаны прочла добро, явись он к тебе под дверь с жалостной байкой и пустым брюхом.
– Это что – плохо? А если бы Сатана хотел есть?
Сестра Вероника испускает смешок, как будто собака гавкает.
– Благими намерениями! Благими намерениями вымощена дорога в ад.
Аббатиса перебивает гвалт:
– Мы уже попросили наставления у епархиального совета. Они молятся. А пока Господь повелел нам терпеть детей.
– Юные девочки пробуждают это во взрослых женщинах. Дьявол заполоняет мир, передает проклятие с рук на руки, как Ева передала яблоко Адаму.
– Нельзя же взять и выбросить детей на улицу.
– Дьявол примет их в лоно свое.
– Или они умрут с голоду, – говорит сестра Мария Игнасия.
Алли потом размышляет очень долго. Можно уйти. Но ей здесь хорошо.
Голос молвит: Ты же слышала, что она сказала. Ева передала яблоко Адаму.
Алли думает: Может, и молодец. Может, миру того и надо. Легкой встряски. Новизны.
Голос говорит: Умничка.
Алли думает: Ты Бог?
Голос говорит: А ты как считаешь?
Алли думает: Я знаю, что ты говоришь со мною в мой час нужды. Я знаю, что ты выводишь меня на верный путь. Скажи мне, что делать. Скажи.
Голос говорит: Если б миру не нужна была встряска, с чего бы силе просыпаться вот именно сейчас?
Алли думает: Бог говорит, что наступает новый мировой порядок. Что старому мировому порядку пришел конец. Старые века закончились. Иисус сказал народу Израиля, что Господь теперь желает иного, – а сейчас времена Евангелий миновали и нужна новая доктрина.
Голос говорит: Ныне потребен пророк в отечестве своем
[6].
Алли думает: Но кто?
Голос говорит: Да ты пока просто прикинь, как оно тебе, зай. Ты не забывай: если остаешься, надо тут все прибрать к рукам, чтоб не отняли. Прибрать к рукам, заинька, – твоя единственная защита.
Рокси
Рокси и раньше видела, как папка лупил разных мужиков. Видела, как он прописывал им прямо в рыло, не снимая перстней, мимоходом так, уже на выходе. Видела, как он метелил чувака, пока тот не рухнул, хлеща кровью из носа, – и Берни тогда отпинал его в живот, а закончив, вытер руки платочком, выуженным из заднего кармана, и посмотрел, в какую кашу превратилось лицо чувака, и сказал:
– Не еби мне мозг. Даже и не думай.
