Тунде опасливо кивает.
– Ну епта, еще бы. Это чтобы мы присмирели и запутались. Старая армейская тактика. Если ты враг от и до, человек понимает: как увидел тебя – надо бить. А если ты раздаешь конфетки детям и лекарства слабым, у людей в голове все путается, и они уже не знают, как тебя ненавидеть. Понимаешь, нет?
– Да, я понимаю.
– И уже началось. Видел статистику по домашнему насилию против мужчин? По убийствам мужчин женщинами?
Статистику Тунде видел. Таскает ее с собой, как ледяной леденец, застрявший в горле.
– С этого все и начинается, – продолжает УрбанДокс. – Нас обрабатывают, чтоб мы ослабели и струсили. Им того и надо. Все по плану. Потому что им так велели.
Тунде думает: нет, не поэтому. А потому что могут.
– Вас, – говорит он, – финансирует изгнанный король Саудовской Аравии Авади-Атиф?
УрбанДокс улыбается:
– Будущее, друг мой, беспокоит очень многих мужчин. Есть хлюпики, предатели своего гендера и своего народа. Есть те, кто полагает, будто женщины над ними смилостивятся. Но многие знают правду. Выпрашивать деньги нам не приходится.
– И вы упомянули… развязку.
УрбанДокс пожимает плечами:
– Я же говорю. Они хотят убить нас всех.
– Но… а выживание человечества?
– Женщины, они просто животные, – отвечает УрбанДокс. – Как и мы, они хотят спариваться, размножаться, рожать здоровое потомство. Но одна женщина вынашивает ребенка девять месяцев. За всю жизнь хорошо если вырастит, скажем, пятерых или шестерых.
– И?
УрбанДокс хмурится – мол, это же очевидно:
– Из нас они оставят только самых генетически здоровых. Потому-то Бог и назначил мужчинам господствовать. Как бы плохо мы ни обращались с женщиной… ну, это как с рабом.
У Тунде каменеют плечи. Просто молчи, слушай, запиши, используй и продай. Заработай денег на этом мерзавце, продай его с потрохами, покажи, кто он есть.
– Люди, видишь ли, понимают рабство неверно. Если у тебя есть раб, он твоя собственность, ты не хочешь, чтоб твоя собственность пострадала. Как бы плохо мужчина ни обращался с женщиной, ему нужно сохранить ей здоровье, чтоб она смогла выносить ребенка. А теперь… один генетически идеальный мужчина может зачать тысячу… пять тысяч детей. А остальные мужчины им на что сдались? Нас всех поубивают. Послушай меня. Не выживет даже один из сотни. Может, и один из тысячи не выживет.
– И ваши доказательства?..
– Ой, я видел документы. И более того – я умею думать головой. И ты тоже, сынок. Я за тобой наблюдал – ты умный. – УрбанДокс возлагает влажную холодную ладонь Тунде на плечо. – Приходи к нам. Помоги нам. Мы тебя не оставим, когда уйдут все прочие, сынок, потому что мы на одной стороне.
Тунде кивает.
– Нам сейчас нужны законы для защиты мужчин. Комендантские часы для женщин. И чтобы правительство пустило все свободные ресурсы на поиск лекарства. И чтобы мужчины возвысили голос – пора узнать, кто за нас. Нами правят пидоры-женопоклонники. Их пора убрать.
– И в этом задача ваших терактов?
УрбанДокс снова улыбается:
– Ты прекрасно знаешь, что я никогда не устраивал и не одобрял терактов.
Да, юлит он мастерски.
– Однако, – продолжает УрбанДокс, – если б я был связан с террористами, я бы решил, что они только разминаются. При падении Советского Союза потерялось немало оружия. Серьезное железо. Может, они кое-чем затарились.
– Так, стоп, – говорит Тунде. – Вы угрожаете в своей стране устроить ядерный теракт?
– Я вообще не угрожаю, – отвечает УрбанДокс, и глаза у него бледны и холодны.
Алли
– Матерь Ева, благословите меня.
Мальчик славный. Пушистые светлые волосы, веснушчатое сливочное лицо. Лет шестнадцать, едва ли старше. Английский с приятным акцентом – среднеевропейские, бессарабские интонации. Удачно выбрали.
Алли и самой каких-то двадцать лет, и хотя ее окружает эдакая аура – некоторые знаменитые адепты называют ее “старая душа”, о чем отчиталась “Нью-Йорк таймс”, – все равно есть опасность, что потребной весомости ей недостает.
Молодые, как говорится, ближе к Богу – и особенно молодые женщины. Нашей Богоматери было всего шестнадцать, когда она привела в мир свое будущее жертвоприношение. И все же полезно для начала благословить человека явно моложе Алли.
– Подойди ближе, – говорит она, – и скажи, как тебя зовут.
Камеры утыкаются белокурому мальчику в лицо. Тот уже плачет и дрожит. Толпа в основном безмолвствует, шорох дыхания тридцати тысяч человек лишь изредка прерывается вскриком “Славься, Матерь!” или просто “Славься!”.
Мальчик отвечает тихо-тихо:
– Христиан.
На это весь стадион откликается хоровым вздохом.
– Очень хорошее имя, – говорит Алли. – Не бойся, что имя плохое.
Христиан рыдает в три ручья. Рот открыт, и влажен, и темен.
– Я знаю, тебе тяжело, – говорит Алли, – но я возьму тебя за руку – и умиротворение Нашей Матери осенит тебя, хорошо?
Это как магия – предсказываешь, что случится, будто сама свято веришь. Христиан снова кивает. Алли берет его за руку. Объектив камеры на миг задерживается на их ладонях – смуглая рука сжимает бледную. Христиан замирает. Дышит ровнее. Камера отъезжает – Христиан улыбается, спокойно, хладнокровно даже.
– Итак, Христиан, ты с детства не можешь ходить?
– Да.
– Что с тобой произошло?
Христиан показывает на ноги – ком под одеялом, спеленавшим его от пояса и ниже.
– Упал с качелей, – говорит Христиан, – в три года. Сломал спину.
Улыбается доверчиво. Показывает руками, точно карандаш в пальцах переламывает.
– Ты сломал спину. И врачи сказали, что ты больше никогда не будешь ходить?
Христиан медленно кивает.
– Но я знаю, что буду, – безмятежно говорит он.
– Я тоже знаю, Христиан, потому что мне показала Матерь.
А также люди, которые организуют эти мероприятия и проверяют, не слишком ли повреждены нервные окончания, а то Алли не справится. У Христиана есть друг из той же больницы, милый пацан, верит еще беззаветнее Христиана, но, увы, перелом слишком серьезный, нет гарантий, что Алли его исцелит. И вдобавок не подошел для телетрансляции. Акне.
Алли кладет ладонь Христиану на загривок, на самые верхние позвонки.
Христиан содрогается; толпа ахает и затихает.
В сердце своем Алли спрашивает: А вдруг в этот раз не получится?
Голос отвечает: Да ты каждый раз так говоришь, подруга. Ты звезда.
