Джоселин кивает.
– Да, – говорит она. – Спасибо. Спасибо.
Матерь Ева целует ее в макушку, благословляет именем Великой Матери и уходит на прием.
Татьяна появляется в зале в сопровождении двух хорошо сложенных мужчин в обтягивающей одежде, черные футболки до того туги, что видны соски, а под узкими брюками выступают бугры в промежности. Когда Татьяна садится – на возвышении, в кресло с высокой спинкой, – мужчины садятся подле нее на табуреты пониже. Атрибуты власти, плоды успеха. Татьяна встает и приветствует Матерь Еву поцелуем в обе щеки.
– Славься, Богоматерь, – говорит Татьяна.
– Слава в вышних, – отвечает Матерь Ева, и в голосе ее ни следа сардонической улыбки Алли.
– Нашли еще двенадцать изменников, пойманы в рейде на Севере, – шепчет Татьяна.
– С Божьей помощью найдут всех, – отвечает Матерь Ева.
Знакомств предстоит несметно. Послы и местные сановники, бизнесмены и вожди новых движений. Этот прием – устроенный вскоре после поражения страны в Битве при Днестре – призван укрепить поддержку Татьяны и в стране, и за рубежом. Присутствие Матери Евы тоже помогает. Татьяна толкает речь о душераздирающей жестокости, творимой режимами Севера, и о свободе, за которую сражаются она и ее народ. Все собрание слушает истории женщин, которые сбиваются в небольшие отряды и несут возмездие Богоматери тем, кто избежал человеческого правосудия.
Татьяна тронута едва не до слез. Просит одного из щеголей, стоящих позади нее, принести отважным женщинам выпить. Тот кивает, на заплетающихся ногах пятится и удаляется наверх. Пока все ждут, Татьяна рассказывает анекдот – по обыкновению, затяжной. Про женщину, которая хочет, чтобы трое ее любимых мужчин слились в одного мужчину, и тут к ней в гости приходит добрая фея…
К Татьяне подскакивает с бутылкой молодой блондин:
– Эта, мадам?
Татьяна смотрит на него. Склоняет голову набок.
Юноша сглатывает.
– Простите, – говорит он.
– Я тебе разрешала открывать рот? – спрашивает Татьяна.
Он опускает глаза долу.
– Типичный мужчина, – говорит она. – Не умеет замолчать, полагает, будто нам интересно послушать, что хочет сказать он, вечно болтает, болтает, болтает, перебивает тех, кто лучше и умнее.
Юноша, кажется, хочет что-то сказать, но передумывает.
– Надо бы поучить его хорошим манерам, – отмечает женщина у Алли за спиной – одна из тех, кто командует отрядами, мстящими за былые преступления.
Татьяна вынимает бутылку коньяка у юноши из рук. Подносит к его лицу. Жидкость в бутылке плещется темным, карамельно-маслянистым янтарем.
– Эта бутылка стоит больше, чем ты, – говорит Татьяна. – Один бокал стоит больше, чем ты.
Она берет бутылку за горлышко. Раскручивает жидкость – размеренно, не спеша.
Роняет бутылку на пол. Бьется стекло. Коньяк темными пятнами впитывается в древесину. Пахнет крепко и сладко.
– Подлизывай, – распоряжается Татьяна.
Юноша смотрит на разбитую бутылку. В луже коньяка – стеклянные осколки. Юноша озирается – все смотрят. Он опускается на колени и осторожно трет пол языком, огибая стекло.
Одна пожилая женщина выкрикивает:
– Лицом работай!
Алли смотрит, молчит.
Голос молвит: Это. Что. За хуйня.
В сердце своем Алли отвечает: Она по правде психованная. Мне сказать что-нибудь?
Голос молвит: Что ни скажешь, это подорвет твою силу здесь.
Алли отвечает: И как тогда? Что толку от моей силы, если здесь ею нельзя пользоваться?
Голос молвит: Не забывай, что говорит Татьяна. Нам незачем гадать, как они поступят, оказавшись у власти. Мы всё это уже видели. Будет хуже, чем сейчас.
Алли откашливается.
У юноши на губе кровь.
Татьяна уже смеется.
– Да господи боже мой, – говорит она, – иди швабру принеси, подотри тут. Смотреть тошно.
Юноша вскакивает. Хрустальные бокалы опять наполняются шампанским. Вновь слышна музыка.
– Ну вы его видали, а? – говорит Татьяна, когда юноша убегает за шваброй.
Рокси
Прием – тоска, епта, смертная, и больше ничего. И не то чтобы Рокси зуб точила на Татьяну – не, Татьяна ей по кайфу. Весь этот год, с тех пор как Рокси забрала бизнес у Берни, Татьяна позволяет ей спокойно вести дела, а к любому, кто позволяет спокойно вести дела, у Рокси вопросов нет.
Но вечерину можно было замутить и получше. Кто-то Рокси говорил, что Татьяна Москалева разгуливает по замку с ручным, сука, леопардом на цепи. Вот этого разочарования Рокси вынести не в силах. Горы красивой посуды – ладно; стада золотых кресел – хорошо. Леопарда, сука, не видать.
Президентка, похоже, ни сном ни духом, кто Рокси вообще такая. Та встает в очередь на рукопожатие, и женщина с густым макияжем и зелено-золотистыми глазами говорит ей, мол, здравствуйте, вы одна из лучших, вы предпринимательница, благодаря вам эта страна стала самой великой и свободной на планете, – и ни тени узнавания в лице. Кажись, пьяная, решает Рокси. Подмывает сказать: а вы в курсах, что это я – та самая женщина, которая каждый день через вашу границу по пятьсот кило перебрасывает? Каждый день. Это из-за меня у вас разборки с ООН, хотя мы понимаем, что ни хера они не сделают, только еще наблюдателей каких зашлют. Вы вообще в курсах, нет?
Рокси заглатывает еще шампанского. Смотрит в окна на темнеющие горы. Даже не слышит, как подошла Матерь Ева, пока та не останавливается прямо рядом. Все-таки она криповая, Ева, – крошечная, жилистая и тихая-тихая, по комнате пройдет и ножичком тебя пырнет между ребер, спохватишься, а поздно.
Матерь Ева говорит:
– Из-за поражения на Севере Татьяна… непредсказуема.
– Н-да? У меня все тоже, епта, непредсказуемо, уверяю тебя. Поставщики на ушах. Пять шоферов слились. Все говорят, линия фронта сдвинется на юг.
– Помнишь, как мы в монастыре сделали? Водопад?
Рокси улыбается, посмеивается. Кайфовые времена были, проще, счастливее.
– Настоящая командная работа, – говорит она.
– Я думаю, можно повторить, – говорит Матерь Ева. – Только помасштабнее.
– То есть?
– Мое… влияние. Твоя бесспорная сила. Я всегда чувствовала, что тебе предстоят великие дела, Роксанна.
– Я совсем бухая, – говорит Рокси, – или ты еще больше гонишь, чем обычно?
– Здесь поговорить не удастся… – И Матерь Ева переходит на шепот: – Но, по-моему, Татьяна Москалева скоро исчерпает свою полезность. Для Святой Матери.
Охххххххх. Ой.
