– Ты серьезно?
Матерь Ева еле-еле кивает:
– Она неуравновешенна. По-моему, через несколько месяцев страна будет готова к новому руководству. А мне здесь доверяют. Если я скажу, что возглавить страну должна ты…
Рокси чуть не гогочет:
– Я? Евка, ты со мной знакома?
– И не такие чудеса бывают на свете, – возражает Матерь Ева. – Ты уже вождь великих множеств. Приходи ко мне завтра. Все обговорим.
– Сама себе яму роешь, – отвечает Рокси.
После этого Рокси надолго не задерживается – только чтоб видели, как она с приятностью проводит время и жмет клешни паре других бесславных Татьяниных корешей. Слова Матери Евы ее задели. Перспектива сладкая. Очень сладкая. И впрямь отличная страна.
Репортеров, слоняющихся по залу, Рокси сторонится – репортера всегда, епта, видно, у них рожи голодные. Есть, правда, один, она его видела в интернете, вот он ей по кайфу, так бы и вылизала его всего до костей, но мужиков на свете пруд пруди, тринадцать на дюжину. Особенно если Рокси – президентка. Она бормочет себе под нос:
– Президентка Монк.
И сама над собой ржет. Но все же. Не исключено.
Так или иначе, сегодня лучше не вникать. Сегодня у Рокси работа – непраздничная, недипломатическая, нормальная такая работа. Солдат, или особый представитель, или кто там – короче, кто-то из ООН – хочет встретиться в укромном месте, перетереть за обход блокады на Севере, чтоб поставки не прекращались. Стрелку забил Даррелл, он который месяц рулит операционными вопросами, не высовывается, умничка, налаживает связи, следит, чтоб фабрика работала, хоть у нас тут и война. Иногда у мужика это получается лучше, чем у женщины, – мужики не такие угрожающие, они дипломатичнее. Но ударить по рукам должна лично Рокси.
Дороги темны и петляют. Фары – единственные лужи света в черном мире; ни фонарей, ни даже деревенек с горящими окнами. Едрен батон, начало двенадцатого – а как будто четыре утра. От города ехать больше полутора часов, но Даррелл прислал понятные инструкции. Рокси без особого труда находит съезд, катит по неосвещенному проселку, паркуется перед очередным шипастым замком. Все окна темны. Никаких признаков жизни.
Она перечитывает сообщение Даррелла. Зеленая дверь будет открыта. Рокси выпускает искру на ладонь, освещает путь, и вот она, облупившаяся зеленая дверь в стене конюшен.
Пахнет формальдегидом. И антисептиком. Коридор, железная дверь с круглой ручкой. По краю рамы сочится свет. Ага. Пришли. В следующий раз она им, сука, скажет, чтоб не забивали стрелок во тьме кромешной посреди неведомо чего, она же навернуться тут могла и шею себе сломать. Рокси крутит ручку. А за дверью что-то странное – самую чуточку странное, на морщинку меж бровей. В воздухе вкус крови. Крови, и химикатов, и такое чувство… как бы это?.. будто здесь только что подрались. Будто здесь всегда только что подрались.
Она открывает дверь. Комната затянута полиэтиленом, столы, медицинская аппаратура, и Рокси подозревает, что Дарреллу сказали не всё, и как раз успевает испугаться, но тут кто-то хватает ее за плечи, а кто-то еще набрасывает мешок ей на голову.
Она бьет током со всей дури – кто-то там точняк мощно схлопотал, кто-то падает, кто-то кричит, – и Рокси готова ударить снова, разворачивается, тянет мешок с головы, и крутится на месте, и бьет в воздух куда попало. Орет:
– Только троньте, блядь! – И сдергивает мешок.
И тогда кровь и железо расцветают в затылке, потому что Рокси заехали по голове, никогда в жизни ее так не били, последняя мысль: “Леопард, ручной”. И Рокси летит в ночь.
Даже в полусне она понимает, что ее режут. Она сильная, всю жизнь была, всегда боец, и сейчас она сражается со сном, как с тяжелым мокрым одеялом. Ей все грезится, будто кулаки у нее сжаты, и она пытается их разжать, и если удастся шевельнуть руками в реальном мире, она точно проснется, и тогда прольется кровь, тогда на них с небес обрушится боль, тогда Рокси прорвет дыру в небесах и низвергнет на землю пламя. С ней творится что-то плохое. Хуже не придумать. Проснись, сволочь. Просыпайся, епта. А ну, подъем!
Она всплывает. Она пристегнута. Над ней металл, под пальцами металл, и Рокси думает: идиоты. Сейчас вся эта койка у нее загудит, потому что Рокси никого к себе не подпустит.
Но нет. Пытается – а привычного инструмента нет на месте. Чей-то голос далеко-далеко говорит:
– Работает.
Но не работает, в том-то и дело, ничего не работает.
Она посылает сигнал вдоль ключиц. Сила есть – слабенькая, еле барахтается, но есть. Никогда в жизни Рокси не была так благодарна собственному телу.
Другой голос. Рокси его узнаёт, но откуда, откуда он и чей? Что такое – она завела себе ручного леопарда? Леопард этот придурочный бродит в ее грезах, отвянь, сука, ты ненастоящий.
– Она просыпается. Ты поосторожней, она сильная.
Кто-то смеется. Кто-то говорит:
– После того, что мы ей вкатили?
– Я приехал сюда, – произносит голос, который Рокси знает, – я все разрулил не затем, чтоб вы тут накосячили. Вы ее у таких сильных еще не забирали. Осторожней.
– Ладно. С дороги отойди.
Кто-то снова приближается к Рокси. Они сделают ей больно – нельзя, она не даст. Она обращается к своей пасме, говорит: мы с тобой вдвоем, подруга, мы заодно. Поднатужься совсем капельку. Последнюю капельку – я же знаю, ты можешь. Давай. Мы тут за жизнь боремся, ну реально.
Ее правой руки касается рука.
– Твою м-ма-а!.. – орет кто-то, и падает, и задыхается.
Есть. Теперь сила внутри течет ровнее, как будто не откачали, а запрудили где-то, но запруду размывает, точно гору мусора в ручье. Ух, они за это заплатят.
– Дозу выше! Дозу выше!
– Выше нельзя – пасму повредим.
– Ты посмотри на нее. А ну быстро, выше дозу – или я сам.
Рокси копит в себе мощнейший разряд. Она сейчас на них потолок обрушит.
– Ты глянь, что она творит.
Чей это голос? На языке вертится. Вот сейчас Рокси выпутается из этих ремней, повернется и увидит, и где-то в глубине души она уже знает, кого увидит и что.
Что-то долго механически бибикает.
– Красная зона, – говорит кто-то. – Встроенное предупреждение. Мы ее передознули.
– Продолжай.
И сила оставляет Рокси так же внезапно, как накатила. Будто выключателем щелкнули.
Рокси хочет закричать. И не может.
На миг тонет в черной тине, а когда с боем вырывается наружу, ее уже режут – деликатно, будто любезность оказывают. Она вся онемела, ей не больно, но она чувствует, как под ключицу входит нож. А потом они касаются пасмы. Даже сквозь онемение, и паралич, и грезы полусна боль прошивает все тело пожарной сиреной. Чистая, белая боль, словно очень осторожно, слой за слоем стесывают глазные яблоки. Лишь спустя минуту крика Рокси понимает, что происходит. Они приподняли поперечно-полосатую мышцу вдоль ключиц и пилят, волокно за волокном отделяют от нее.
