Один шофер, подменный, переминается с ноги на ногу и говорит:
– Раньше, если надо было скинуть груз, Рокси всегда…
– Мне поебать, что Рокси всегда, – орет Даррелл. Зря поторопился. Женщины переглядываются. Он передумывает: – То есть вряд ли она хочет, чтоб мы делали как раньше, понятно?
Снова переглядываются.
Даррелл старается говорить медленнее, спокойно и властно. Однако нервничает – Рокси-то нет, некому одернуть женщин, если что. Едва узнают, что у него тоже есть пасма, жизнь наладится, но еще не время для новых сюрпризов, а папа говорит, надо помалкивать, хотя бы пока не заживет, до возвращения в Лондон.
– Короче, – говорит он. – Заляжем на дно на недельку. Никаких доставок, никаких переходов границы, пусть всё затихнет.
Они кивают.
Даррелл думает: может, вы тут крысятничаете, откуда мне знать? Неоткуда. Говорите, что сбросили груз в лесу, – а может, для себя припрятали? Ну суки, а? Они его не боятся, вот в чем закавыка.
Одна девушка – тормознутая толстуха по имени Ирина – хмурится и надувает губы. Говорит:
– А у тебя есть опекунша?
Ох, епта, снова-здорово.
– Да, Ирина, – отвечает Даррелл. – Моя опекунша – моя сестра Роксанна. Помнишь Роксанну? Руководит производством, владеет фабрикой?
– Но… Роксанны же нету.
– Она просто в отпуске, – говорит Даррелл. – Она вернется, а я тут пока за производством послежу.
Ирина хмурится сильнее, громадный лоб идет бороздами.
– Я слушаю новости, – говорит она. – Если опекунша умерла или пропала, надо назначать мужчине новую опекуншу.
– Она не умерла, Ирина, она даже не пропала, она просто… ее нет. Уехала, чтобы… у нее кое-какие важные дела, ясно? Рано или поздно вернется, а пока что она велела мне присмотреть за фабрикой.
Ирина вертит головой, переваривая новые сведения. Слышно, как щелкает шейная механика.
– Но откуда ты знаешь, что делать, – спрашивает Ирина, – если Роксанны нет?
– Она мне пишет. Шлет электронные письма и СМС, и если я что-то делаю, значит, она так велела. Я никогда ничего не делал без распоряжений моей сестры. Вы слушаетесь меня – значит, вы слушаетесь ее, все понятно?
Ирина хлопает глазами.
– Да, – говорит она. – Я не знала. Письма. Хорошо.
– Ну и прекрасно… Еще что-нибудь?
Ирина таращится. Давай, девка, выкладывай, что там у тебя еще в башке твоей гигантской?
– Твой отец, – говорит она.
– Так. Что мой отец?
– Твой отец оставил сообщение. Хочет поговорить.
Голос Берни глухо жужжит на линии из самого Лондона. Тон разочарованный, и у Даррелла от этого разжижается нутро – как всегда.
– Не нашел ее?
– Ни следа, пап.
Говорит Даррелл вполголоса. Стены в его кабинете на фабрике тонкие.
– Слушай, пап, она заползла в какую-нибудь нору и там померла, скорее всего. Ты же слышал, что сказал врач. Когда вырезают пасму, больше половины умирают от шока. Плюс потеря крови, плюс вокруг глухомань. Два месяца прошло, пап. Она умерла.
– А чего ты довольный такой? Она моя дочь, мать бы ее того.
А чего Берни ждал? Он что думал – Рокси после всего, что было, вернется домой, букмекерами рулить? Уж лучше пусть умерла, епта.
– Прости, пап.
– Так оно лучше, вот и все. Должен быть порядок – вот зачем мы с ней так. А не чтобы ей больно сделать.
– Да, пап.
– Как приживается, сын? Как себя чувствуешь?
Она будит его ежечасно среди ночи, извивается и дергается. Дарреллу дают лекарства и “блеск”, от этого у него растут нервные окончания, чтоб контролировать пасму. Но ощущение такое, будто гадюка в груди окопалась.
– Хорошо, пап. Врач говорит, все заживает. Она работает.
– Когда будешь готов использовать?
– Почти, пап, еще пара недель.
– Хорошо. Это, шпингалет, только начало.
– Я знаю, – улыбается Даррелл. – Я буду прям моща. Прихожу с тобой на стрелку, скромный такой, а потом хренакс!
– И если приживется у тебя, если операция успешная, ты представь, кому мы ее только не продадим. Китайцам, русским, всем, у кого по тюрьмам народу навалом. Трансплантация пасмы… да все в очередь выстроятся.
– Озолотимся, пап.
– Не то слово.
Джоселин
После шока и травмы теракта Марго отправила Джоселин к психотерапевту. Джоселин не сказала терапевту, что не хотела убивать парня. Не сказала, что пистолета у него в руке не было. Терапевт работает в клинике, которую финансирует “Производство «Полярная звезда»”, – боязно такое говорить. Беседуют они в общих чертах.
Про Райана Джоселин говорила.
Сказала:
– Я хотела, чтоб я ему нравилась, потому что я сильная и власть у меня.
А терапевт на это:
– Может, ты ему нравилась по другим причинам.
Джоселин сказала:
– Я не хочу ему нравиться по другим причинам. Меня тогда от себя тошнит. Почему я должна нравиться не по тем причинам, что другие девчонки? Вы что хотите сказать – я слабая?
Она не сказала терапевту, что опять общается с Райаном. После того, что случилось в лагере “Полярной звезды”, Райан ей написал – с нового адреса, левого. Она ответила, что не желает с ним разговаривать, не может разговаривать с террористом. Он сказал: “Что. В смысле что”.
Потратил не один месяц, убеждая ее, что на форумах был не он. Джоселин по сей день не знает, кому верить, но знает, что мать пристрастилась к вранью безоглядно – сама уже не понимает, что врет. Едва Джос стало ясно, что мама могла обмануть ее нарочно, внутри что-то протухло.
Райан говорит: “Ее не устраивало, что я люблю тебя такой, как есть”.
Джос говорит: “Я хочу, чтоб ты меня любил вопреки моему изъяну, а не благодаря”.
Райан говорит: “А я просто тебя люблю. Всем комплектом”.
Джос говорит: “Я тебе нравлюсь, потому что слабая. Ты думаешь, что я слабая. Я это ненавижу”.
Райан говорит: “Ты не слабая. Вообще нет. Для тех, кто тебя знает, для тех, кому не все равно, ты не слабая. А если и да – что с того? Можно быть слабыми”.
Но в том-то и вопрос.
На щитах теперь реклама – бойкие молодые женщины показывают длинные изгибы своих электрических дуг симпатичным восторженным мальчикам. Задумана реклама для того, чтоб ты покупала газировку, или кроссовки, или жвачку. И действует – товар продается. И реклама продает девушкам еще кое-что – тишком, в довесок. Будь сильной, говорит она, тогда получишь все, что пожелаешь.
