В свободное время я что-нибудь напеваю, распеваюсь, повторяю свой репертуар, чтобы не сойти с ума в заточении и неизвестности.
Ем очень мало, и путаюсь в закатах и рассветах. Сбиваясь со счету, сколько уже дней прошло в полнейшей стагнации и моральной деградации. Наконец, я совсем перестаю есть и каждый раз сметаю блюда с тележки, которую привозит, уже знакомая мне, горничная.
Это своего рода протест, мой вызов.
Потому что все эти бесконечно долгие дни никто так ни разу в мою комнату не пришел, кроме горничной, доставляющей еду.
Не знаю, почему я так сильно хотела, чтобы кто-то пришёл ко мне, разложил бы все по полочкам, ответил хотя бы на один вопрос «почему и зачем я здесь?», но вскоре я о своем желании сильно пожалела.
Я не знаю, сколько точно прошло дней до резкого прекращения «дня сурка». Возможно, минула неделя, за которую я теряю пару-тройку килограммов, около сотни выдранных волос и тысячи нервных клеток.
А также, свою веру в скорое освобождение…
Неделя. Семь дней. Достаточно времени, чтобы мой дядя предпринял хоть что-нибудь. А учитывая размер его состояния и гипперопеку надо мной, он при желании уже мог поставить бы на уши всю полицию и ФБР.
– Здравствуй, Амелия, – я сижу на подоконнике и что-то грустно мурлыкаю себе под нос, пялясь на серую кирпичную стену. Вздрагиваю всем телом, испугавшись внезапного вторжения мужчины и незнакомого, ожесточенного голоса.
Лениво перемещаю взгляд в сторону двери и замечаю на пороге своей темницы мужчину.
На нём нет маски. Но все его черты лица скованы льдом и гримасой бездушия.
Из сомкнутых тонких губ сочатся пары яда.
Естественно, увидеть их невозможно. Я просто ощущаю внутренним шестым чувством, что незнакомец – мразь редкого сорта.
Мужчина, как и многие представители банды «диких ублюдков» – одет в классический смокинг, на котором, даже при помощи лупы, не найдешь лишнего волоска или грязной пылинки.
В целом у него образ холодного красавца «с иголочки». Черты лица смазливые, слишком идеальные и сладкие. При всем своем желании казаться брутальным, он выглядит не мужественным, а пафосным. Мне такие кадры не нравятся.
Пока он не вызывает у меня никаких эмоций. Смотреть на незнакомца – все равно, что смотреть на каменную статую, о которой совершенно ничего не знаешь.
Ни подтекста, ни глубины, ни истории.
Мои субъективные ощущения, разумеется. Интуиция, которой мне нужно доверять. Каждый раз, когда я закрывалась от внутреннего голоса, жизнь давала мне пощечину, и я больше стараюсь не допускать таких ошибок.
Молчу, вновь переводя взгляд на стену.
Я знаю, зачем неизвестный пришел.
Я не ем уже три дня.
До этого я скидывала со стола только обед, а вот завтрак и ужин иногда заставляла себя поглотить.
Нет, я не объявила похитителям забастовку. Просто желудок от стресса отказывается работать, переваривать пищу и любой, даже крошечный кусок еды, приводит к дискомфорту в животе.
– Скажи мне, женщина, ты хочешь умереть? – задает предсказуемый вопрос мужчина. – Или, быть может, наконец, начнешь есть и ценить продукты питания, что мы на тебя тратим? Не многие, кто был здесь до тебя, были удостоены трехразового питания, чистой постели и туалета, – декларирует он тоном отельного администратора.
– Ах да, мы не знакомы, Миа. Совсем забыл о хороших манерах. Меня зовут Стефан. Стефан Морте, – в два счета он преодолевает расстояние между нами и протягивает мне раскрытую ладонь, которую я, очевидно, обязана пожать.
Ну и аристократические замашки у этих диких ублюдков.
Не слишком ли много этикета и почтения в речи жестоких наемников и похитителей?
– Я поем, когда окажусь дома. Или когда вы позволите мне созвониться с семьей, – бесцветно отвечаю я, прижимаясь лбом к стеклу. Обнимаю руками свои колени, пытаясь определить, сколько сейчас времени по тому, как падают солнечные лучи на кирпичную стену. Строительный материал меняет оттенок своего цвета в зависимости от времени суток… сейчас, я думаю, сгущаются сумерки.
– Или быть может, объясните мне, что происходит. Ну, держите вы меня в плену! Что дальше? – срываюсь на разъяренный шепот, с вызовом вновь переводя взгляд на некого Стефана. За его спиной появляются ещё трое мужчин с зажатыми в кулаках пистолетами, и я вновь нервно вздрагиваю, ощущая, как по звонкам бежит ледяной ток, концентрируясь в области затылка. – Что вам нужно? Как это у вас делается, не подскажите? Дайте угадаю: мой дядя вас чем-то не устроил. Большой бизнес и всё такое, я знаю, как это бывает. У меня богатый опыт просмотра криминальных фильмов. Не верю, что Доминик ещё не заплатил ту сумму, которую вы объявили первой. Уверена, что как только вы поняли, что он способен отдать за меня все, вы потребовали от него целое состояние, так? Что? Бизнес? Дом? А вы в курсе, что я ему не родная дочь? Не ту схватили, – слова вырываются из меня будто пули из пистолета. Необдуманно. Колко. Инфантильно… Плевать. Мне всего двадцать, и я качаю права так, как умею.
– Почему ты так уверена в том, что твой… так называемый, дядя, ждет твоего звонка? И, тем более, что он выложил или собирается нам отдать за тебя состояние. К слову, наша семья и без подачек Ди Карло состоятельна. И это, мягко говоря. Десять дней, как ты здесь, Амелия. И поверь, на то есть причины. Одна из них – твой дядя не готов идти нам на встречу. Пока он не пойдет на наши условия и не предоставит необходимую информацию, эта комната будет твоим новым домом. Если он откажется от наших предложений, мы посчитаем твое пребывание здесь бессмысленным и…
– Наконец отпустите меня? – с вызовом перебиваю я. Понимаю, что веду себя слишком дерзко. Знаю, насколько это опасно. Но я так устала молчать и сидеть взаперти, что мне трудно усмирить свою внутреннюю ведьму, жаждущую испепелить каждого, кто причастен к моему похищению, и покинуть эту темницу.
– Устраним, детка, – левый уголок губ Стефана Морте на мгновение приподнимается, будто убийство живого человека он представляет в своем больном воображении, как минутную забаву. – Delete. И нет такой сладкой девочки, – Стефан вторгается в мое пространство мгновенно. Хватает за подбородок ладонью, большим пальцем нажимает на нижнюю губу до тупой боли в деснах.
Меня передергивает от отвращения, что сопровождает его наглое, потребительское и унижающее прикосновение. Наши взгляды встречаются, и я с ужасом понимаю, что мне не показалось, он не шутит, не преувеличивает, не запугивает меня.
Убить человека для него все равно, что чихнуть.
Ещё одна волна неимоверного холода берет в плен каждую клеточку тела. Давно я не ощущала, насколько хрупкой может быть человеческая жизнь. И как горько за мечты, которые никогда не осуществятся…
А мечтаю я об одном – каждый день выступать на большой сцене и дарить людям радость, вдохновение и творческую силу через свой голос.
