Если бы мама знала, сколько я съедаю за день, она бы вышвырнула меня на улицу и закидала камнями. Возможно. Наверное. Но скорее всего, она бы использовала это как предлог, чтобы лишний раз пройтись по отцу и его проклятым генам стройности, которые я унаследовала. Одержимость калориями не продлилась бы долго. Мама поняла бы, что в четвертом размере она так же несчастлива, как и в восьмом, и тогда переключилась бы на что-то другое.
Вернувшись в свою комнату, я достала из кармана телефон и посмотрела на фотографию, которую сама себе прислала с трубки Адама. Я попыталась представить себе, что подумала его мама, когда увидела это. Фотография удачная, ничего не скажешь. Я выглядела счастливой, и мои губы не кривились, как иногда бывало, слишком обнажая десны. Солнце светило под правильным углом, окрашивая мои каштановые волосы золотом и играя желто-красными оттенками последних дубовых листьев на дереве позади нас.
Но я недолго разглядывала себя, и мама Адама, наверное, тоже не стала бы уделять мне чересчур много внимания. Мой взгляд изучал его: рыжеватые волосы падали ему на лоб, а глаза светились, но не для камеры, а для меня. Это потому, что я удивила его, наклонившись и украдкой сфотографировав, но любой другой посмотрел бы на этот снимок и позавидовал мне. Не потому, что Адам был Адонисом или кем-то в этом роде – хотя мне очень нравилась его квадратная челюсть, – а потому, что выражение его лица, его глаза – все в нем говорило о том, что он смотрит на что-то прекрасное.
С укоризненным вздохом, адресованным исключительно самой себе, я швырнула телефон на подушку и наклонилась, чтобы распаковать камеру и ноутбук, пока не разбирая остальные пожитки, которые вынужденно таскала взад-вперед между домами моих родителей. Я держала самые необходимые вещи в обоих местах, но у меня была единственная, затертая чуть ли не до дыр футболка с лого Клуб «Завтрак»
[6], в которой я любила спать.
Открыв ноутбук и Final Cut Pro
[7], я пересмотрела видео с Адамом и мной, которое загрузила накануне. Ни один из кадров не запечатлел тот волшебный миг, что поймала камера мобильного телефона, поэтому я загрузила и это изображение. Мои проекты всегда начинались одинаково: со случайных кадров, сваленных в кучу, пока постепенно история, которую я хотела рассказать, не обретала форму. Мой кумир, Сьюзан Сильвер, описывала свой режиссерский процесс примерно так же. Отснятые кадры по-прежнему оставались для меня загадкой, но я знала, что история обязательно сложится.
Я уже закрывала ноутбук, когда зажужжал мой телефон и на экране появилось сообщение от папы. Внутри у меня все сжалось еще до того, как я его прочитала.
Напряженные выходные. Ты понимаешь. Шелли сказала, все прошло хорошо. В следующий раз поужинаем вместе. Обещаю.
Пальцы стали ледяными, когда я вцепилась в телефон. Да, конечно, поужинаем. Я едва могла вспомнить, когда видела его последний раз, не говоря уже о том, чтобы посидеть с ним за столом. Может, в мой прошлый день рождения? Из чистого любопытства я пролистала его недавние полдюжины сообщений. Везде повторялось практически одно и то же. Пара из них и вовсе выглядели так, словно их тупо скопировали. Интересно, неужели он думает, что я настолько глупа, чтобы этого не заметить, или ему просто все равно? В животе все туже затягивался узел.
Я ничего не ответила. Я никогда не отвечала ему.
При желании я могла бы положить конец его родительской «удаленке». Одно слово маме или ее адвокату – и уик-энды без отца прекратятся… пока его адвокат не нароет что-нибудь новое на маму. И так до бесконечности.
Нет уж, спасибо.
Да и потом, разве эта история лучше той, что я уже пережила?
Чьи-то руки разбудили меня, прервав мой сон, где я была Тарзаном. В короткое мгновение замешательства сон и реальность сошлись, а потом виноградная лоза, на которой я раскачивалась, вырвалась из моей хватки.
– Джолин. Джолин! Просыпайся!
Мои лозы – или простыни, как я увидела их приоткрытыми глазами, – сбились в изножье кровати, и мама склонилась надо мной.
– Вот и хорошо. Ты проснулась. – Она улыбнулась, показывая крупным планом идеальные белые зубы.
Мамино заявление о том, что я проснулась, было не совсем правдой. Мои глаза еще слипались, и тело заплеталось вокруг уже не существующей виноградной лозы/простыни. По правде говоря, я почти не двигалась, разве что невольно скатилась к ней, когда она уселась на матрас рядом со мной.
– Ты ведь не принимаешь наркотики, правда? – Большим пальцем она приподняла мое веко, и я зашипела и отпрянула, как вампир, столкнувшийся с солнечным светом.
Ее руки снова легли на меня, и опять началась тряска.
– Я хотела тебя увидеть. Неужели трудно было дождаться меня?
Один глаз открылся, и я взглянула на нее.
– Который час?
– Начало третьего, – ответила она без тени раскаяния.
– Тогда – да.
Мама сидела на кровати вся такая чопорная и правильная; ее гладкие, сияющие каштановые волосы струились по плечам. Вырез коротенького топа, правда, был низковат, и я видела очертания ее грудной клетки, помимо мускулистых смуглых предплечий. Неужели за последние два дня она еще больше отощала? Мои глаза говорили «да».
Ее карие глаза блестели слишком ярко, но даже без этой визуальной подсказки я почувствовала запах алкоголя и схватилась за угол подушки. Эти ночные разговоры обычно случались только после небольшой помощи от «Капитана Моргана»
[8] и никогда не предвещали ничего хорошего.
Она всегда начинала с одного и того же вопроса:
– Как поживает твой отец?
– Прекрасно.
– А разрушительница домашнего очага?
– Мам.
– Что мам? Разве я не имею права спросить о женщине, которую твой отец выбрал, чтобы вместе воспитывать тебя? Разве мне, как матери, не положено знать, насколько хорошо она к тебе относится? Разве…
– С ней все в порядке. Все хорошо. Никто меня не бил, не морил голодом и не заставлял вступать в секту. Нет, папа не упоминал о тебе. Нет, у меня не было ощущения, что они с Шелли расстаются. Нет, я не нашла тайного мешка с деньгами, помеченного «Спрятать от Хелен». Я вообще ничего не знаю. Я никогда ничего не знаю. А теперь я могу снова заснуть?
Но мне это не удалось. Потому что она разревелась. И мне пришлось ее обнять. Потому что она никогда не обнимала меня.
