Мы молча ремонтировали правую часть этажа – четыре лампы, – и, несмотря ни на что, я был впечатлен мастерством отца. Я знал, что в свое время они с мамой разобрали наш дом практически до последнего гвоздя и построили его заново, но основные работы проходили, когда я был слишком маленьким, чтобы понимать, какие навыки пришлось приобрести отцу. Он совмещал в одном лице электрика, сантехника, архитектора и плотника. И весьма успешно. Мама занималась дизайном, хотя не ограничивалась лишь выбором цвета краски. Она заново полировала полы и восстанавливала камины; мастерила мебель и укладывала плитку. Оглядывая этот коридор, я не мог не думать о том, как бы ей хотелось быть здесь, работать с нами.
Выражение моего лица, должно быть, выдало что-то из этих мыслей, потому что отец остановился в процессе укладки проводов для следующего светильника.
– Что с лицом?
Я протянул ему еще одну заглушку. Сказались то ли поздний час, то ли моя усталость, но я решил ответить ему честно:
– Маме бы это очень понравилось.
Я заметил, как на его губах заиграла улыбка, когда он снова принялся за работу.
– Я когда-нибудь рассказывал тебе, чем мы занимались в наш медовый месяц?
– Папа. – Я надеялся, что он услышал предупреждение в моем голосе.
– Нет-нет. – Он отмахнулся и продолжил: – Мы только что купили дом, так что у нас не было денег, чтобы куда-то поехать. Тогда мы решили отправиться в Поконос и снять там небольшую хижину в горах – дело было летом, так что нам не угрожали толпы лыжников. Мы не торопились в дороге, ехали по проселкам, останавливались где хотели. И вот, когда мы были в пути уже около часа, твоя мама внезапно хватает меня за руку и кричит, чтобы я остановился. Я так сильно жму на тормоза, что у нас обоих на груди остаются синяки от ремней безопасности.
– Она увидела, как олень выскочил на дорогу или что-то в этом роде? – спросил я с любопытством, несмотря на желание оставаться безучастным.
– Кто-то распахнул двери в большой старый сарай, она случайно посмотрела в ту сторону и увидела то, что, как она клялась, было столовым гарнитуром XIX века из дуба радиального распила.
Я рассмеялся, живо представляя себе маму. Это было так на нее похоже.
– Наш обеденный стол? – спросил я, уже зная ответ.
– Ей потребовалось меньше двадцати минут, чтобы убедить хозяина продать нам гарнитур за те деньги, на которые мы собирались арендовать жилье в горах, и мы провели ту ночь в нашем доме, уплетая пиццу и попивая дешевое вино, пока я отскабливал стол, а она обдирала старую обивку со стульев. – Он снова улыбнулся. – У нас тогда еще не было никакой другой мебели, а на верхнем этаже – целой секции крыши, поэтому мы спали на одеялах возле камина. Это была одна из лучших ночей в моей жизни. – Его голос треснул. – А через девять месяцев у нас появился Грег.
И точно так же мою грудь стянуло обручем и стало нечем дышать. Я бы предпочел не видеть отца настолько убитым горем. Казалось, он предает что-то, показывая мне свою слабость, как будто лишает меня гнева, который все еще во мне кипел. И ему для этого потребовалось рассказать мне всего одну историю, дать мне услышать боль, которую он чувствовал, даже когда улыбался, – и от моей суровости, которой я обычно его наказывал, не осталось и следа. Вместо этого я кусал губы, сжимая в руках инструмент, напрягая мышцы, чтобы не сломаться вместе с ним, ради него, глядя, как он скорбит по своему сыну.
Он не пытался скрыть от меня свои эмоции, как делал это раньше. На этот раз он не встал и не пошел в другую комнату; он стоял на стремянке, крепко схватившись за мое плечо, как будто только это и удерживало его в вертикальном положении, в то время как мои глаза полнились слезами, никогда в жизни я не чувствовал себя слабее.
Я не мог плакать в присутствии отца – это походило бы на вторжение в мое личное пространство. Более того, я знал, что если разрыдаюсь вместе с отцом, утром уже не смогу его ненавидеть.
Между выходными
Адам:
Ты не прислала мне сообщение с миллионом восклицательных знаков, из чего я делаю вывод, что финал не удался.
Джолин:
Так дипломатично ты хочешь спросить, не проиграла ли моя команда?
Адам:
Да.
Джолин:
Мы проиграли.
Адам:
Отстой. Жаль, что я не смог прийти на игру.
Джолин:
Моих родителей – и то там не было. Поверь, к тебе никаких претензий.
Адам:
Тебе здорово досталось?
Джолин:
Мне бы хотелось сказать «да», но ведь обманывать нехорошо, не так ли?
Адам:
Должно быть, соперник был серьезный.
Джолин:
Не-а. Мы обыграли их в начале сезона и по всем расчетам должны были победить сегодня.
Адам:
Что же случилось?
Джолин:
Никто из наших не выложился на все сто, и прежде всего я, а это значит, что, если ты будешь продолжать писать мне, я сорвусь и скажу какую-нибудь гадость.
Адам:
Все нормально. Можешь срывать злость на мне.
Джолин:
Нет, это совсем невесело, когда ты так утешаешь.
Адам:
Я могу быть и злым. Просто представлю себе, что бы ты сказала.
Джолин:
Только хорошее.
Адам:
Я бы понял, если бы ты расстроилась из-за проигрыша в таком крутом виде спорта, как баскетбол, но футбол – это самый утомительный спорт на свете. Бывает, проходят целые матчи, где никто не забивает. Я имею в виду, что хуже только лакросс или что-то в этом роде. Так что не принимай близко к сердцу.
Джолин:
Все не так плохо. Я имею в виду, что футбол – это потрясающе, но чего ожидать от парня, который думал, что ФИФА имеет какое-то отношение к французским пуделям.
Адам:
Твоя взяла. По крайней мере, в оскорблениях.
Джолин:
А это уже серьезный наезд.
Адам:
Я чувствую себя придурком.
Джолин:
И все же ты каким-то образом заставил меня улыбнуться.
Адам:
Да?
Джолин:
Да. Хочешь почувствовать себя еще большим придурком?
Адам:
