Когда мама говорила таким тоном, я чувствовал себя так, будто меня только что застукали за сжиганием семейных фотоальбомов или чем-то в этом роде. В ее голосе звучало столько боли и разочарования, что я, наверное, обнял бы Джереми на ее глазах, будь он рядом, а не у кого-то дома на последней репетиции спектакля. Ведь я хотел избавить ее от страданий, а не наоборот. Я пробормотал извинения и попросил разрешения пойти снять нелепый, отвратительно сидящий на мне костюм.
– Постой. Подожди. – Мама заглянула в мою комнату и вернулась с моим телефоном. – Скажи мне, как сделать фотографию, чтобы мы могли отправить ее Джолин.
Я оглядел себя со всех сторон. Мне как-то удалось одернуть брюки, но пиджак не сходился на груди, и всем своим видом я напоминал Халка в процессе трансформации.
– А? Нет. Я не буду фотографироваться. Это ужасная идея.
– Ей понравится.
Я не сомневался в том, что ей понравится, только не так, как мне бы хотелось.
– Ты знаешь Джолин только по милым фоткам. Настоящая Джолин умрет от смеха, когда увидит это убожество.
– Упс! – воскликнула мама, когда мой телефон издал звук, означающий, что фотография готова.
Она позволила мне забрать у нее телефон, и я быстро удалил фотографию, заметив при этом, что мамина улыбка померкла.
– Если бы твой папа прислал мне такую фотографию, когда мы были молодыми, я бы подумала, что он очарователен.
Скованный в движениях, я оставил попытки стянуть тесный пиджак с плеч. Всякий раз, когда она говорила о папе, как будто ничего не изменилось, меня это бесило, как жужжание комара над ухом. Обычно я мысленно отмахивался от этого как от незначительного раздражителя, но я не мог просто так отмахнуться от мечтательного взгляда, который заметил на ее лице при упоминании об отце.
Мы стояли в коридоре наверху, окруженные дверями всех спален – моей, Джереми, мамы и папы, Грега. Наша семья обычно спала на одном этаже, в одном доме. Теперь мы завтракали, обедали и ужинали в разных городах и уж точно не за одним столом. И я единственный, кто не понимал почему, а еще меньше понимал это, когда она с такой тоской упоминала об отце. У него это тоже иногда проскальзывало – даже больше, чем можно ожидать от того, кто мирно расстался со своей женой. Если бы они терпеть друг друга не могли, или ссорились, или проявляли взаимное безразличие, я бы понял. Я бы не согласился с этим и не принял этого, но понял бы, почему они живут врозь.
То, что они делали, не укладывалось у меня в голове.
– Я не понимаю, как ты можешь так говорить о папе, скучать по нему, но все равно хотеть, чтобы он ушел. – Я разговаривал с ней не так, как разговаривал бы с отцом. Я не пытался сдерживаться, чтобы не закричать или не выйти из себя. Я бы никогда не посмел повысить на нее голос.
– О, Адам.
– Нет. Мама. Я просто пытаюсь понять. Джолин… Ее родители устроили бы вечеринку на похоронах друг у друга. Ей никогда не приходится удивляться, почему они в разводе, – она удивляется, как они вообще оказались вместе. Я знаю, почему вы с папой поженились. Знаю это с самого рождения. Я не знаю, как ты можешь хотеть быть врозь, когда все еще любишь его… когда он все еще любит тебя?..
– Это очень тяжело для меня.
Я чуть было не спросил, не думает ли она, что ей одной тяжело.
– Тогда зачем ты это делаешь?
Она старалась не смотреть на меня.
– Потому что мы заставляем друг друга страдать. – Она сглотнула. – После того как Грег… Это почти уничтожило нас, ты же знаешь. – Она выпрямилась и взяла меня за руку обеими руками. – Мы переживали это день за днем, час за часом. Иногда минута за минутой.
Я действительно помнил. Пробуждения среди ночи от маминых рыданий и, что еще хуже, от плача отца. Праздники, когда один из них или оба уходили из комнаты и иногда не возвращались часами. То, как она сжимала мою руку, когда говорила.
– Мы решили, что, может быть, в разлуке нам будет не так грустно. Я слишком сильно его люблю и не хочу причинять ему боль, которой он не заслуживает. И он также любит меня.
– И это работает? Теперь тебе уже не так грустно – или стало не только грустно, но и одиноко?
Никто из нас не ожидал, что я скажу такое. Это не прозвучало резко или жестоко, но в словах звучала моя собственная грусть, и я видел, что мама это почувствовала.
– Не знаю. Иногда то и другое.
Девятый уик-энд
15–17 января
Джолин
– Надо было прислать фотографию! Ты правда удалил ее?
– Черт возьми, да, удалил. Не хочу, чтобы ты издевалась надо мной до скончания веков.
– Адам, как мило, что ты определил нашей дружбе столь долгий срок.
– А ты – нет?
Зрители на субботнем утреннем сеансе в кинотеатре «AMC» проявляли все больше нетерпения к нашим разговорам во время показа рекламных роликов. Парочка, сидевшая впереди, в нескольких рядах от нас, прошипела, чтобы мы говорили потише.
– Ну а ты как думаешь? – прошептала я. – Мы будем учиться в одном колледже? Жить в одном штате? Нет. Ты поступишь в какой-нибудь университет из Лиги плюща, женишься на Эрике 2.0, будешь жить в Вирджинии, тренировать хоккейную команду своего сына и по выходным бегать трусцой вдоль реки Потомак со своим золотист уикендым ретривером. А я собираюсь поступить в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, чтобы изучать кино, стать следующей Софией Копполой, а затем трагически умереть в своей квартире в одиночестве, не дожив до пятидесяти лет. – Я зачерпнула полную горсть попкорна из пакета, который держал Адам, и стала его жевать. – Вот видишь? Совершенно разные жизненные траектории. – Я потянулась за следующей пригоршней, но Адам отвел пакет в сторону.
– Во-первых, я – кошатник, так что золотистого ретривера у меня не может быть по определению. А во-вторых, если ты станешь знаменитым режиссером, я буду приходить на каждую твою премьеру. В-третьих, ты не умрешь трагически молодой или одинокой, даже если для этого мне придется объехать весь мир в поисках врача, который продлит тебе жизнь намного сильнее того, что считает морально приемлемым этическая медицина.
Я швырнула в него попкорном:
– Ладно, я передумала. Теперь ты навсегда останешься холостяком, а я иногда из жалости буду устраивать для тебя кастинги, которые ты все провалишь, являясь пьяным и без штанов.
Смех Адама привлек новые недовольные взгляды от впереди сидящей парочки.
– Стало быть, никакой золотой середины? Я не могу закончить жизнь разведенным, с бесперспективной работой для поддержания штанов?
– Нет, – ответила я. – Ты никогда не разведешься. И я не могу себе представить, чтобы какая-нибудь Эрика ушла от тебя. – Это было серьезное заявление с моей стороны, но и правда тоже. Ни одна женщина не отпустила бы Адама по доброй воле, разве что после осознания того, что он уже отпустил ее. Мне даже стало страшновато при мысли о том, что я и себя причисляю к этой категории.
