На залитой луной полянке на него вдруг налетела какая-то женщина, мчавшаяся куда-то по своим оглашенным делам. Женщина вскрикнула, отпрянула, губы ее свело судорогой.
– Простите, вы так неожиданно, я просто не успел посторониться, – пробормотал Игорь, уступая дорогу.
– Перехватил все-таки! – простонала женщина с невыразимой мукой в голосе, и, как бы собравшись с духом, словно прыгая в бассейн с пираньями, рванула на себе декольтированную блузку. – На, гад, насилуй, мучай, извращенец, я все равно не стану сопротивляться! И пальцем не пошевельну ради твоего подлого оргазма!
– Господи, о чем это вы? – скорее ужаснулся, чем озадачился Игорь. – Вы меня явно с кем-то спутали…
С таким же успехом он мог доказывать свою непорочность фонарному столбу.
– А то я не знаю вашего брата маньяка, – причитала женщина, игнорируя жалкий лепет оправданий. – Вам доставляет особое удовольствие овладеть женщиной против ее воли, сделать ей больно, избить, измучить, искалечить, поломать ей жизнь, истоптать душу, осквернить тело, лишить веры во все светлое, доброе, вечное…
– Моего брата? Маньяка? – вскричал Игорь, вдруг вспомнив, что его уже однажды приняли сегодня за какого-то маньяка, и начиная тревожиться: нет ли в этих ошибочных опознаниях рационального зерна?
Между тем женщина, видимо, исчерпав весь свой запас печатных инвектив и диатриб, перешла к прямым оскорблениям человеческого достоинства извращенца, из которых «козел», «мудак» и «малохольный огурец» были самыми невинными.
Нравственное чувство (ибо память хранила упорное молчание белорусского партизана) подсказало Игорю, что эти оскорбления им не заслужены. Звучная пощечина побудила женщину заткнуться, а нравственное чувство – удовлетворенно вострепетать. Игорь с удивлением взглянул на свою руку.
– Милый, мне страшно! – признался кто-то в кустах струйным девичьим голосом.
– Я сам в ужасе! – подбодрил милую крикливый мужской.
Неслучайное облако очень удачно заслонило месяц. Полянка погрузилась в египетскую тьму. Не поспевающий за событиями Игорь вдруг почувствовал, как в него вцепились чьи-то цепкие, сведенные судорогой пальцы, как чье-то жаркое дыхание коснулось его лица, как чей-то заполошный голос пронзил его слух словесным бредом.
– Ну, насилуй же меня, мудогреб, затрахай меня в доску, выверни мне матку наизнанку, только не стой, как истукан, я же знаю, какой ты злоебучий маньяк, так и быть, я буду тебе сопротивляться изо всех сил, если у тебя без этого хрен ни хрена не хренячит…
Последние подробности своих сексуальных замашек Игорь выслушивал уже лежа на земле под отчаянно сопротивляющейся жертвой. Со смешанным чувством изумления, ужаса и надежды осязал он, как его чресла судорожными рывками освобождают сначала от брюк, затем о трусов, наконец – от спячки…
Жертва насилия стенала, рыдала, бранилась, кусалась и царапалась, а также оглашала окрестности иными звуками, среди которых инфернальный хохот инкуба над собственными шуточками (к слову сказать, не всегда удачными) производил не самое жуткое впечатление. Потрясенный Игорь, попеременно увертываясь то от зубов, то от когтей, то от слюнявых компрессов, проникался все большим сочувствием к маньякам, недоумевая всеобщему страху перед этими несчастными жертвами своей дурной репутации. Особое беспокойство доставлял ему пистолет, оказавшийся прижатым к земле его левой лопаткой. Его неуклюжие попытки устроиться на этой железяке поудобнее вносили дополнительные нюансы в ощущения насилуемой женщины, добавляя к саунд-треку описываемой сцены евангельские мотивы в виде довольного поросячьего визга (с каким, должно быть, прыгали в Генисаретское море обуянные бесами невыносимой жары гергесинские свиньи).
Но вот и до Игоря дошла благая весть о скором и заслуженном конце его мучений. И он, как мог, принялся торопить наступление этого отрадного события. Жертва в результате его усилий и вовсе забилась в натуральной падучей. Уголки ее ощеренного конвульсией рта украсились пеной. Придя от этого зрелища в неописуемый ужас, Игорь, попытался сбросить с себя психопатку, но достиг своим скачками и взбрыкиваниями только того, что и сам затрясся в аналогичных корчах, застонал в отчаянии: «Заразился!»…
Увы, но даже кошмарам приходит конец, и они под луною не вечны. Истошно взвизгнув напоследок, жертва насилия рухнула в беспамятстве от перенесенных унижений прямо на своего насильника. Осторожно, стараясь не потревожить глубоко обморока мученицы, Игорь выполз из-под нее на волю, натянул впопыхах джинсы, подхватил бесстыже белеющие трусы и припустил что есть духу в первом попавшемся направлении, едва чувствуя под собою ноги и совершенно не ощущая того, что между ними.
Направление, попавшееся Игорю, вывело его на многолюдный бульвар, изобилующий кофейнями и ресторанами на открытом воздухе. Ароматы кофе, печеного на углях мяса, отваренных в пиве креветок, острой болью отозвались в пустом желудке. Он в нерешительности остановился перед двухэтажным стеклянным строением, внутри, вокруг и на котором сидело за столиками множество народу. От строения несло такой не пресыщающей вкуснятиной, что темнело в глазах. Заметив освободившийся столик, Игорь поспешил занять его, невзирая на неубранные тарелки, недопитые стаканы и полные окурков пепельницы.
Подкатила уборщица со своей колесницей, убрала грязную посуду, взглянула на нетерпеливого клиента, не поверила собственным глазам, протерла их, опять взглянула, принялась беспорядочно хватать ртом воздух, поперхнулась, закашлялась, вцепилась в колесницу и скрылась в кухне. Одурманенный голодом Игорь не обратил на нее внимания. А зря. В этом ему пришлось убедиться почти немедленно. Чрезвычайно импозантный джентльмен – в белом смокинге, с красной розочкой в петлице – приблизился к его столику и, странно улыбаясь, медовым голосом произнес:
– Простите, молодой человек, я не знаю, зачем там у вас расстегнуто, не исключено, в целях вентиляции, но у вас там, тем не менее, расстегнуто, а это нервирует наш персонал и смущает клиентов. Будьте любезны, если это, конечно, не противоречит вашим политическим и религиозным убеждениям, водворить своего озорника на место и наглухо запереть его змейкой. В противном случае, как мне ни прискорбно об этом говорить, вам придется покинуть наше заведение…
Хлопавший в недоумении глазами Игорь все же догадался проследить за масленым взглядом сладкоречивого джентльмена. Проследив, обнаружил к своему ужасу, что в спешке не только забыл задернуть на ширинке молнию, но и… Вот именно, денек выдался чересчур щедрым на сюрпризы и конца им покамест не было видно.
В великом стыде и смущении рванул Игорь предательскую змейку к поясу. Лучше бы он этого не делал. Лучше бы он с гордо поднятой головой покинул это погрязшее в ханжестве и мещанстве заведение. К сожалению, он поступил так, как поступил – поспешил прикрыть срамное место фиговым листиком на железной змейке-молнии и теперь отплясывал неистовый танец камлающего шамана, оглашая окрестности экстатическими заклинаниями самого расцензурного содержания. Большинство посетителей восприняли этот приступ сверхчеловеческой боли как вечернее представление, чья стоимость включена в стоимость блюд и напитков, и поэтому особого внимания на этот хореографический припадок не обратили. Разве что несколько сердобольных дам средних лет снисходительно поаплодировали начинающему танцору, когда натянуто улыбающийся метрдотель с мягкой настойчивостью увлек расстроенного неудачей артиста в запретные недра подсобных помещений, где обслуживающий персонал, выстроившись почти в полном составе у входа, продолжал пожирать глазами незадавшееся шоу даже после его бесславного окончания.
