Тут Мамчур, не сдержав сарказма, полюбопытствовал, уж не Анна ли Сергеевна отец будущего ребенка. Однако Аргутинов высокомерно проигнорировал вопрос, чем вряд ли увеличил свою популярность у читателей. Полковник Сичинава со своей стороны не увидел связи между рассказанной Аргутиновым историей и его же ходатайством об экспертизе водосбора. Мамчур, вопреки ожиданиям, разделил мнение капитана, заявив, что если бы Нугзар Константинович лучше знал эту штучку Берг, он бы эту связь непременно увидел.
– Это же не баба, а Жанна д’Арк в юбке, – привел он самый убедительный из своих доводов напоследок.
– Скорее уж Вера Засулич в штанах, – возразил неблагодарный Аргутинов.
– Понял – бой-баба, – кивнул Сичинава. – Ладно, насчет экспертизы подумаем, провентилируем вопрос, где надо… Ты, Виктор, помнится, говорил, что знаешь, зачем Аникеев в Казачьем Тыне оказался. Уж не по этому ли делу?
– Не знаю, а догадываюсь, Нугзар Константинович, – внес поправку осторожный Аргутинов. – Догадываюсь, что не по этому, а по своему делу он там оказался. Раз он роет под Лядова и ему сгодится любой криминал, а к самому Лядову близко не подойти, значит надо брать в разработку людей из его ближайшего окружения. А кто может быть ближе, чем родная племянница, которая родом как раз из Казачьего Тына?
– Тьфу ты, Господи, опять эта Берг! – воскликнул в сердцах Сичинава. – Просто зациклились все на этой бабе… У нее что, там родители остались?
– Насколько мне известно…
Но что было известно капитану Аргутинову, и насколько – мы узнаем позже, не сейчас. Потому что сейчас в кабинете начальника милиции начнется форменная суета и какофония телефонных переговоров одновременно трех абонентов разом. С Сичинавой свяжется краевое начальство, с Аргутиновым – Рябько, ну а с Мамчуром – Аникеев…
5
Итак, все кусочки, осколки и щербинки замысловатой мозаики были, наконец, собраны воедино, но упорно не желали укладываться в голове Аникеева в цельную картину преступления. То ли место им не нравилось, то ли связующей нити недоставало. Выдергивалась из общей свалки и принималась мучить Александра Николаевича то одна мысль, то другая, то третья. А то вдруг горькое сожаление соленой волной накатит, на самокритику сагитирует, «глупцом», «слепцом» и прочими хорошими, но нецензурными словами аттестовать себя обяжет. Да и былые надежды в покое не оставляют, нет-нет и блеснут синим оперением, растревожат душу напрасностями: а вдруг еще не поздно пересдать, переиграть, перебелить, переродиться, тем более что перестроиться нам раз плюнуть, даже растирать не понадобиться? От такого содержимого и расплакаться недолго. Но Аникеев держался стойко: зубами не скрежетал, красных от недосыпа глаз кулаками не тер и новых сигарет от собственных окурков не прикуривал, – только от зажигалки…
До рассвета просидели они с Кульчицким, со Станиславом Эдуардовичем, со Стасом у Пантюхи. Четверть самогону приговорили, по душам поговорили, кое-какой информацией обменялись и если не сделались под утро закадычными друзьями (четверть самогона для этого – капля в море), то уважением друг к другу прониклись. Вот и честил себя слепцом Аникеев: как это он раньше не додумался заметить, что порядочность из Кульчицкого так и прет; что удачлив и благополучен этот мнимый баловень фортуны лишь в той мере, в коей его внутренний кодекс чести позволяет ему быть таковым. Вот ведь и гордость свою – коллекцию – городу подарил, сообразуясь именно с этим внутренним ощущением: испугался, что не устоит пред соблазном. А соблазн оказался действительно велик, шутка ли – двадцать миллионов долларов! И если он говорил правду (а теперь Аникеев был уверен, что это так и есть, хотя нет-нет и одергивал сам себя, страхуясь от возможного разочарования, от любимой привычки сердца впадать из одной крайности в другую, прямо противоположную), и иконы его на самом деле чисты, то он имел полное право их продать. Или вывезти с собой в Польшу. Хотя бы в качестве компенсации. За деда, расстрелянного в Катыни, за отца и мать, сосланных в Сибирь, за историческую родину, цинично поделенную двумя бандитами на своей воровской сходке… А с другой стороны, не они ли оккупировали Москву и пытались навязать нам своего королевича царем? Не они ли отхватили у нас, воспользовавшись нашей временной слабостью, Украину, Белоруссию и даже Смоленск? И не ляхи ли Понятовского были одними из лучших в Московском походе Наполеона?.. Да, счеты наши стары, претензии взаимны, спесь не знает удержу… Стас смеется, что на родину предков ему ходу нет – слишком уж там мизерными порциями алкоголь употребляют, тогда как ему меньше ста граммов за раз в глотку просто не лезет. Ну, это его личное дело – где жить и какими стопарями на грудь принимать. Но вот то, что кто-то вознамерился на его коллекцию лапу наложить, – факт несомненный. И Аникеев обязательно выяснит, кто он этот кто-то… если его самого, конечно, не выяснят раньше… Он чувствовал, что тучи над ним сгущаются, и понимал, что не Лядов тому виной. Вернее, не он один, он – лишь причина. Вокруг этого денежного мешка громоздится одна непонятка на другой. Если Лядов, как утверждает Стас, дружит со спецурой, то кто задумал и провел эту изящную операцию с ложным вызовом группы обеспечения и поддержки с его НП у «Амфитриты» и одновременным предупреждением Стохи о готовящемся захвате и о маршруте следования «захватчиков»? И нейтрализация его НП – была не целью, а эпизодом на пути к достижению цели. Интересно, какой? Неужели все это было сделано ради того, чтобы дать возможность этим незадачливым чернявым пограбить посетителей бара? Сущий бред!.. Значит, чтобы этот питерский супермен погеройствовал всласть? Еще бредовее… А если учесть, что и супермен и чернявые вскоре бесследно исчезли в результате двух боевых операций чуть ли не с применением артиллерии, то и вовсе ум за разум заходит и оба отказываются возвращаться…
– Подъезжаем, Александр, – сказал Кульчицкий. – Куда подбросить, домой или на работу?
– Давай, на работу, на Невозбранную, – глухо отозвался Аникеев с заднего сиденья «ровера». Одеялом он больше не прикрывался – глупо. Кульчицкого могли тормознуть и самого по себе, в случае если адвокат его был под контролем, когда сообщал о снятии с него всех обвинений.
Аникеев выпрямился, закурил, уставился в окно, не узнавая родного города. Обычно в такую рань Южноморск прихорашивался, наводил макияж в преддверии жаркого дня. Машины полировали мостовые, дворники тротуары, мойщики окон – витрины. Причем эта рутинная процедура неизменно собирала немалое количество зевак из числа отдыхающих, реакция которых живо пульсировала от недоуменного «как им не в лом с утра пораньше такой ерундой маяться?» до стыдливого «как нам не совестно не делать у себя того же, что они тут вытворяют?». Но теперь за окном царила грязь запустения: бесчисленное конфетти из фантиков, упаковок, оберток, окурков, пустых банок и прочих примет благоденствующего человечества усеивало собой все, что могло усеять…
– Стас, – усомнился Аникеев в собственных органах зрения, – ты видишь то же?
– То же, – скрипнул зубами Стас, горбясь и набычиваясь за рулем.
Кульчицкий гнал свой джип самым коротким маршрутом, не гнушаясь проездных дворов. Вскоре они оказались на Киммерийской улице. Следующая – Невозбранная, знаменитая своим офисом Охранно-розыскного предприятия «Дельта-поиск».
