– Ну, все, – тоскливо подумал Алихан, – сейчас начнет о западных уклонах и навыках, которые в порядке психической заразы распространяются определенными силами и въедаются в душевную ткань русского народа… Ведь договаривались, кажется, на любимых коньков не садится! Даже не седлать! Вон патрон, уж на что любит об алхимии и спиритизме посудачить, но молчит, слово держит…
Тут внимание Алихана привлекли двое, – мистер Эббот и племянница шефа, – затеявшие под шумок теологического диспута какой-то приватный разговор. При этом датчик американца показывал крайнюю степень взволнованности, пылая пурпурными тонами, тогда как экран племянницы светился холодным голубоватым светом. Алихан поспешил переключиться на этих двоих.
– Раньше я бы не преминул угостить вас, мисс Анна, дежурным американским блюдом: «You look incredible!»
[84]. Но с некоторых пор я кое-что уяснил. Я понял, что русский язык и русский характер больше тяготеют к литоте, чем к гиперболе, и это, несмотря на то, что русская душа стремится объять весь мир…
– Чувствуется губительное влияние Турова, – поощрительно улыбнулась Анна Сергеевна.
– Из Турова вышел бы прекрасный святочный гаер, – не принял комплимента американец. – Кстати, готов держать пари на невыгодных для меня условиях, что вон та, не лишенная приятности, дама мечтает остаться с вами наедине, – указал Эббот на жену Угорского. – Мне было бы крайне огорчительно узнать, что у нее шансов стать объектом вашего нежного внимания больше, чем у вашего покорного слуги…
– У меня такое ощущение, – призналась Анна Сергеевна, – будто меня пытаются соблазнить по всем правилам этой науки.
– А у меня – что я веду себя как последний глупец, – поспешил ответить откровенностью на откровенность американец, взглядывая на даму своего сердца с тихой грустью Абраама Линкольна.
– Если вы имеете в виду загадочное нападение на трактир, в котором вы по чистой случайности оказались, то это, скорее, неосторожность, чем глупость. Со стороны напавших, разумеется…
– Молодец, пельмешка! – подумал по-русски Алихан. – Давай, дожимай субчика…
– Мисс Анна, – гнул свое Эббот, голосом одновременно печальным, энергичным и проникновенным, – мужчина, который при виде вас не загорится испепеляющим желанием встретиться с вами в более интимной обстановке, уже не мужчина! Вы, если можно так выразиться, есть лакмусовая бумажка мужественности. От вас, мисс Анна, даже поражение потерпеть почетно, не говоря уже о других, более приятных исходах…
Экран Анны Сергеевны стал неудержимо зеленеть. Алихан понимающе усмехнулся: ну и дурак же этот плейбой… если только не великая информированная умница…
Обед между тем становился все сумбурнее, все непринужденнее. Хозяин, правда, пытался хоть как-то придать общему разговору более приличную форму с помощью нейтрального содержания, но для этого, прежде всего, необходимо было утихомирить Турова, чего цивилизованными методами достичь не представлялось возможным.
– Как однажды заметил кто-то из великих, – разорялся этот возмутитель спокойствия, – может быть, я, – скромно уточнил он, – человек тем и отличается от прочей Божьей живности, что способен свои условные рефлексы сделать самыми безусловными. Именно в этом ракурсе я и воспринимаю науку и все беззастенчиво паразитирующие на ее пречистом теле измы. Хотя не стану скрывать своей душевной слабости к феминизму – за его похвальное намерение спасти мир от зла, а глупость – от поумнения…
– Давно замечено, – проворковала мисс Атвуд, – когда мужчинам не хватает аргументов, они опускаются до прямых оскорблений.
– Господа, – воззвал мэр, одобрительно кивая официанту на крошево из крабов, – давайте жить дружно. Никто из нас, насколько мне известно, не приложил никаких усилий для того чтобы родиться тем, кем он родился: мужчиной или женщиной, русским или американцем, верующим или атеистом…
– Совершенно с вами согласен, Аркадий Иванович, – неожиданно поддержал мэра его вечный оппонент Шумилин. – Все мы, и мужчины и женщины, и глупые и умные, и принцы и нищие попали в жуткую передрягу, – родились на свет Божий. Так что делить нам, собственно, нечего…
– Кстати, о нищих, – обрадовалась американка возможности сменить тему. – Господин мэр, я слышала, что вашим нищим запрещено просить милостыню так, как им хочется, что они обязаны придерживаться официально утвержденных просьб о пожертвованиях. Это правда или кое-кто решил подшутить над моей неосведомленностью?
– Сущая правда, дорогая мисс Атвуд. Этим у нас занимается отдел культов.
– Да, но разве это не противоречит вашей Конституции?
– В нашей Конституции ничего не сказано о свободе попрошайничества, – снисходительно улыбнулся мэр гостье. – Поэтому мы взяли на себя смелость навести в этом деле хотя бы видимость порядка. Не знаю как у вас в Америке, но у нас в России нищая братия обожает давить на совесть потенциальных благотворителей оповещениями о смертях (дай Бог мнимых) своих ближайших родственников. От всех этих скоропостижно скончавшихся матерей, отцов, жен, детей и соседей чувствительному прохожему просто некуда было деться. Бывали случаи, когда люди отдавали буквально последнее, стыдясь отказать в такой малости попрошайкам, понесшим столь тяжкие утраты. Для начала нами была проведена тщательная проверка. Как и следовало ожидать, большинство этих утверждений оказались далеки от истины: более восьмидесяти процентов мам, пап и других родственников, объявленных умершими, были живы, сравнительно здоровы и, за редким исключением, мертвецки пьяны. Мы строго-настрого запретили всякие ссылки на смерть конкретных лиц как неэтичные, но вместо этого, в порядке компенсации, разрешили всем нищим, независимо от пола, возраста и коэффициента интеллекта, ссылаться на трагическую гибель любви, кончину надежды, веры и вообще любых идеалов. Однако эти упрямцы предпочитают прямым текстом клянчить на пропитание…
– А я их вполне понимаю, – беспардонно перебила мэра телезвездочка. – Трудно сказать, как бы я отреагировала на просьбу нищего подать ему, сколько не жалко, потому что у него, видите ли, дала дубу вера в светлые идеалы добра, правды и справедливости.
– Мистический инфантилизм! – изрекла Эстелл Атвуд, впиваясь зубками в раковую шейку.
– Очень по-русски, – добавила американка, запивая шейку добрым глотком пива.
– Тонко подмечено! – оценил Туров проницательность иностранки. – Но это, к сожалению, не единственный наш порок. В еще большей мере россияне страдают крайней кнутофобией и страстной, я бы рискнул сказать, даже болезненной пряникофилией…
– Не больше чем другие народы, – возразил Шумилин, питавший к Турову самую искреннюю неприязнь с тех пор, как во время политических теледебатов этот прозападник в ответ на утверждение Кирилла Мефодьевича о тончайшей духовной связи, существовавшей между русским царем и русским народом, с подлой улыбочкой полюбопытствовал, уж не на государственную ли монополию на водку Шумилин намекает…
