– В контору ему звонили? Домой?
– Разумеется. В офисе сказали, что он в отъезде. Где именно – сообщить отказались. Дома трубку никто не берет…
– Он холостяк?
– Закоренелый…
– Может, вам стоит назвать его имя?
– За этим я сюда и пришел…
Алихан едва сдержался, чтобы не съязвить: really? Хотя, возможно, уместнее было бы удержаться от indeed
[90].
– Скоггинз. Мортимер Скоггинз…
Алихан опять вооружается телефоном и вполголоса о чем-то с кем-то беседует. Потом отключается, встает на стук в дверь, возвращается с кофейными аксессуарами, интересуется у гостя, как он насчет кофе по-восточному, проходит в кухню, приступает к священнодействию. Милькин, наскоро пообщавшись с баром, следует его примеру.
– А теперь, месье Милькин, когда с мелодраматической преамбулой покончено, может быть, сообщите, зачем вам понадобились эти театральные эффекты с заплывом с моря и пением псалмов?
– Что, неубедительно сыграл? – скалит зубы Марафет.
– Убедительно. Игра сама по себе. Личность актера вызвала сомнения. Вы, как-никак, поэт, а среди этой публики редко случаются трусы и паникеры. Я, конечно, имею в виду настоящих поэтов…
– В том числе непризнанных?
– В том числе…
– Вы мне льстите, Жорж.
– Лесть располагает собеседника к откровенности, разве вас этому не учили на курсах переподготовки?
– Учили. А как же. Чему-нибудь и как-нибудь…
– А теперь, надо полагать, слегка за шалости вздумали побранить? – с намеком на тонкую улыбку осведомился Алихан.
– Если бы слегка! И если бы в единственном гувернерском числе! – учинил Марафет восклицание с тяжким вздохом. – А то обложили со всех сторон, как лебедь, рак да щука телегу еврейского беженца с пожитками… Мало мне было спецуры с копами, так еще и менты из отдела по борьбе с наркотой подключились: вынь да положь им адреса подпольных лабораторий, производящих какую-то новую дурь… Мало того, еще и пакет акций «Амфитриты» требуют передать им по смехотворной цене. Совсем обнаглели мусора!
– Надеюсь, под спецурой вы подразумеваете не только месье Пряхина. Это было бы весьма опрометчиво с вашей стороны…
– Не только, – язвительно усмехнулся Милькин. – Не такой уж я дурак, чтобы пытаться вас на таком фуфле развести…
– Это комплимент?
– Диагноз, – мрачно уточнил Марафет.
– Тем более благодарю.
Алихан разливает поспевший кофе по чашкам на подносе и возвращается с ним в комнату. Незваный гость хмуро тянется следом.
– Итак, – сделав глоток и любезно обождав пока Марафет последует его примеру, возвращается к теме посиделок Алихан, – с копами и ментами все ясно. Меня интересует, чего от вас хотят спецслужбы в лице генерала Копысова и майора Пряхина.
– Я могу рассчитывать на вашу помощь? – суетится с соломкой Марафет. – Учтите, они ведь в случае чего ни перед чем не остановятся. Я эту публику знаю…
4
Говорят, в Париже, как в Греции, всё есть. Преувеличивают, наверное, в целях привлечения туристов, число которых заметно сократилось с тех пор как этот город, упорно продолжающий почитать себя всеобщей гордостью и утехой, перестал быть светочем мира, средоточием съестных приманок и тем более единственной сокровищницей женских обнаженностей, оставшись всего-навсего цитаделью парфюмерии и местом тайных встреч мировой закулисы. (Просьба не путать с официальной закулисой, что пасется в Женеве и не делает особого секрета из факта своего существования.) Последняя, как правило, избирает для своих конфиденциальных раутов либо шикарные отели в районе Елисейских полей, либо престижные конторы на бульваре Осман. Правда, не вся и не всегда. Бурно прогрессирующее любопытство потребителей жареных новостей и вселенских скандалов постепенно начинает выживать эту закулису из облюбованного ареала обитания, вынуждая искать приюта в менее респектабельных районах и заведениях, и даже порой, в угоду конспиративным требованиям, прибегать к малодостойному обыкновению «нуво рюс» встречаться для серьезных бесед и крупных сделок в таких легкомысленных местах, как общественные бани, эксклюзивные бордели и знаменитые кабаре.
Заведение «Ле Сандун», располагавшееся на одной из узких улочек за мостом Сен-Клу и представлявшее собой не что иное, как русскую баньку по-белому, приспособленную под утонченные вкусы туземцев, в том числе экзотическим бассейном с подогретой водой, покрытой толстой коркой искусственного льда, считалось в некоторых кругах мировой закулисы одним из наименее подходящих мест для ее интриг. Поэтому нет ничего удивительного в том, что «Ле Сандун» пользовался большим спросом. Если вчера здесь понарошку мылись и притворно вопили от удовольствия, окунаясь в проруби, представители палладистов, опус-деистов и Круга Виоле, то сегодня, словно невзначай, собрались делегаты двух могущественных наркомафий – русской и западноевропейской.
Шесть тел, завернутых в мохнатые простыни, возлежали, подобно древним, на мягких ложах, напоминавших издали простые мужицкие лавки, и определить, кто есть кто, было почти невозможно, тем более что разговор в целях все той же конспирации велся на английском, становящимся с каждым годом все менее понятным истым парижанам. Впрочем, справедливости ради, следует признать, что и истые лондонцы (не говоря уже о ньюйоркцах) тоже не много бы поняли в том бэйзик инглише, на котором изъяснялись участники исторической встречи, помогая себе в затруднительных случаях жестами, мимикой и непереводимыми иноязычными идиомами. Все это, само собой, замедляло процесс общения, однако никто из делегатов прямо своего нетерпения не проявлял, каждый старался сделать это косвенно, обиняком, так что стороннему глазу отличить нетерпение от сдержанности было мудрено.
Мало-помалу, по мере рассеивания пара, долетавшего из перегретой парилки, стали выявляться индивидуальные особенности переговорщиков, а вместе с ними – их неповторимые национальные отличия, чему в немалой степени способствовали потребляемые напитки. Ясно, что коньяк смаковал француз, вино – итальянец, шнапсом угощался немец, а водку с пивом мешали русские. Исходя из этих проницательных наблюдений, можно было бы учинить поголовную идентификацию, засыпав читателя мнимыми подробностями едва видневшихся из-под простыней индивидуальностей, вроде преобладающих галльских носов, теплых католических глаз, баварской рыжей ражести, славянской широкоскулости и даже мусульманской хищноокости, но лучше, конечно, от этого воздержаться, – если жизнь не то чтобы дорога, а хотя бы не в тягость. Отметим лишь то общее, что проглядывало в каждом из шести лиц, а именно: решительность и упрямство хозяев собственной судьбы, привыкших лично ковать железо своего счастья в кузнице случая, и перейдем к теме заседания. Или, если быть предельно точным, к теме возлежания. Тема подтверждала печальную закономерность мира сего: чем банальнее, тем актуальнее (и наоборот). И верно, что может быть банальнее убытков и актуальнее стагнации? Практикой экстренных встреч из-за противоположного развития событий деловые круги нас не балуют. А жаль. Это было бы морально и поучительно: срочный слет делаваров всего мира в связи с резким подъемом продаж, удешевлением производства и жутким облегчением налогового бремени. И ведь именно наркоторговцы могли подать такой пример. Они же вместо этого собирались в разных Гаванах с совершенно противоположными намерениями: как бы свои сверхприбыли сделать запредельными прибылями. Не знаем, возможно, Господь и дальновиден, как утверждают приверженцы катафатического богословия, но возлюбленная тварь его отличается редкостной близорукостью. Дальше носа, как правило, не видит. И тут преимущество получают те, у кого нос длиннее. А среди длинноносых – кто умеет его по ветру держать. Собравшиеся в заведении «Ле Сандун» до недавних пор принадлежали именно к последней разновидности: знали, откуда ветер дует, чуяли носом, как сложатся дела… Но ветер вдруг вообще перестал дуть откуда бы то ни было, а дела – складываться как-либо иначе, кроме как скверно. И размеры носов вкупе с их чувствительностью моментально потеряли свое значение. Теперь надо было думать, шевелить извилинами, а это с непривычки очень даже нелегко (кто не верит, пусть попробует подумать над одним шахматным ходом хотя бы четверть часа). Между тем положение дел становилось все хуже и все беспросветнее. Экстренные меры оказались недейственными: спрос на базовые наркотики продолжал неудержимо падать, несмотря на резкое сокращение их количества, достигнутое с помощью самодоносов в полицию о местах их складирования, транспортировки и даже производства. Но как вскоре выяснилось, это была еще не беда, даже не полбеды, а если быть приблизительно точным – всего-то одна пятая ее часть. Именно это вдруг обнаружившееся соотношение и стало причиной экстренной встречи в Париже.
