Чу! Что-то слишком тихо в супружеской спальне. Вадим Петрович встал с кровати, подошел к смежной стене и приложился к ней чутким ухом. Так и есть – кажется, он поторопился с выводами насчет неизбежной летаргии. Кто-то там явно не спал. И Вадим Петрович даже догадывался – кто.
Вадим Петрович вернулся на кровать и поделился своим открытием с Негодяевым:
– Жалко ей! Не спится.
Сон от глаз гоня,
Чтой-то шевелится
В жопе у нея.
…Ну не шевелится, так зашевелится. И очень скоро…
Негодяев в ответ что-то беспокойно промычал и задергался. Сидели они в темноте, поэтому Вадим Петрович скорее почувствовал вытаращенный взгляд своего пленника, нежели увидел его. Он обернулся. В дверях, освещаемая тусклым светом из коридора, стояла худая темноволосая женщина в полупрозрачной ночнушке. Взгляд ее широко распахнутых глаз в ужасе недоумения перебегал с Вячеслава на Вадима Петровича и обратно.
Сейчас либо заорет благим матом, либо в обморок свалится, – решил Солипсинцев. Но ошибся. Женщина пришла в себя, собралась с духом и надменно поинтересовалась, кто они такие и что они делают в ее доме.
– Мадам, – вскочил Вадим Петрович и галантерейно шаркнул ножкой, – мы представители муниципальной службы по оказанию скорой половой помощи населению. Прослышали ненароком о ваших проблемах и вот, пожалуйста, мы здесь, в вашем сексуальном распоряжении…
– А, – сказала мадам, пытаясь переварить обрушившуюся на нее информацию. – А… А почему ваш коллега лежит связанный с кляпом во рту?
– Это стажер, мадам, – объяснил Вадим Петрович. – Молодой, горячий, необученный, рвался помочь вам разобраться с циферблатом вашего супруга. Пришлось власть употребить…
– Какого еще циферблата? – не въехала в тему мадам.
– А вот этого самого, – улыбнулся спокойно и жутко Вадим Петрович, спуская молнию на брюках и выводя наружу свой дородный детородный орган. – Ровно двенадцать, извольте убедиться…
– Вы сумасшедший? – обрадовалась мадам дельной мысли, невзначай закравшейся ей в голову.
– Для вас, мадам, это уже не имеет значения, – успокоил хозяйку Солипсинцев и вдруг, рванувшись к ней, в мгновение ока заломил ей руки за спину, сковал их наручниками и сам себе подивился – до чего ловко у него это вышло, хоть на пленку снимай и курсантам мент-академий показывай.
– Хочу вас сразу предупредить, мадам, во избежание недоразумений: если пикнете, то я вам что-нибудь этим ножичком отхвачу. Как Бог свят отхвачу! Ну, что-нибудь самое ненужное. Ухо, например, или хоть вот этот сосочек. Ишь, какой он у вас шоколадненький!..
Но мадам, видимо со страху, ничего не поняла, потому как заверещала вдруг самым пронзительным образом. Словно ей упомянутый сосочек не двумя пальцами нежно прищемили, а на самом деле ножичком ампутировали.
Вадим Петрович к такому проявлению женской невменяемости оказался готов: крик перешел в хрип, хрип – в бульканье, бульканье – в подавленное молчание, молчание завершилось явлением заспанного мужа бодрствующему народу. Естественно муж вытаращил свои гляделки. А кто бы на его месте не вытаращил, когда б узрел свою дражайшую, вернее, дрожащую половину в объятиях какого-то типа, к тому же не простых, а вооруженных – с ножом, приставленным к горлу супруги? Все бы вытаращили. Научный факт!
– Слушай, Мишаня, – с подкупающей доверительностью обратился Солипсинцев к хозяину, – я знаю, как тебе надоела эта стерва. Поэтому давай сделаем так: ты меня не будешь слушаться, а я ее за это прирежу. Похороны беру на себя, но магарыч с тебя причитается…
– Чего? – просипел Мишаня.
– Все-таки жалко, значит? – удивился Вадим Петрович. – Скажи пожалуйста…
– Пожалуйста, – сказал Мишаня.
– Не перебивай старших, сопляк! – вспылил Вадим Петрович. – О чем бишь я говорил?
– Пожалуйста, – сказал Мишаня.
– А, вспомнил… Скажи пожалуйста как ты ею, оказывается, дорожишь! Может, в ней есть что-то такое, чего глазами не рассмотреть? Надо бы проверить…
– Мишенька, – прохрипела женщина, – это маньяк, он нас всех зарежет!
– Какие глупости! – воскликнул в негодовании Вадим Петрович. – Да я мухи не обижу! Особенно, если эта муха будет заниматься любовью с другой мухой. В отличие от некоторых, не так ли, Мишенька?
К чести хозяина надо сказать, что тут в его заспанных глазах забрезжил тусклый огонек понимания, припоминания, образно выражаясь, неторопливого въезда в тему на перекладных.
– Зато я теперь знаю, почему тебя, Мишаня, так обозлила моя потенция. Зависть – нехорошая штука, дружок. От нее часто невинные страдают. Вот как сейчас твоя жена. Вы страдаете, мадам?
Мадам попыталась ответить, но это ей не удалось.
– Видишь, Мишаня? Просто нет слов, как страдает! – сделал логический вывод Вадим Петрович. – А все благодаря твоему предосудительному бизнесу. Шантаж, Мишаня, еще никого до хорошего не доводил. Не считая, разумеется, нескольких фортуной меченых счастливцев, к коим ты, увы, не относишься…
– Слушай, ты, чмо гребанное! – обрел вдруг отвагу Мишаня. – Оставь женщину в покое! Если ты мужик, давай по-мужски между собой разберемся. А женщину оставь, не позорься…
– Эвон как ты запел, голуба, – как бы даже в приятном изумлении покачал головой Солипсинцев. – А когда ты меня дубинкой сзади по балде отоваривал, ты со мной по-мужски, что ли, разбирался?
– Я говно, – с подкупающей откровенностью признался Мишаня. – Ты тоже?
– Я куда хуже говна, – не ушел от ответа по существу Вадим Петрович, – я – золотце!
Тут он заметил краем ока какое-то движение слева от себя и успел рывком, вместе с женщиной, отпрянуть назад, к тупичку, которым заканчивался коридор. Вячеслав Негодяев, решившийся на таран, невзирая на скованные за спиной руки и торчащий изо рта кляп, врезался всей своей тушей в дверь ванной, снес ее с петель и загремел в героическом порыве жертвенности в стеклянный шкафчик. Раздался жуткий грохот: рассыпной, дребезгливый, акустически прочувствованный…
– Взгляни-ка, Мишаня, – распорядился Солипсинцев, – вдруг ему добавки не потребуется?
Мишаня спорить не стал, заглянул с опаской в ванную. То, что он в ней увидел, заставило его побледнеть.
– Блин! Да он себе жилу на шее стеклом перерубил! Хлещет фонтаном! Скорую надо вызывать, а то хана ему…
– Ну-ка притихни, Михрютка, – прикрикнул Вадим Петрович, – не то я второй фонтан пущу…
Михрютка притих и затравленно взглянул на вчерашнего лоха, с которым он так лоханулся. Вадим Петрович напряг слух и снисходительно осклабился.
– Твоя любимая Шэрон Стоун, Мишаня, и то сыграла бы убедительнее. Восклицания ужаса, Гаррик ты наш недоделанный, должны быть кратки и малоинформативны. А у тебя целое сообщение ТАСС в форме готического романа получилось…
