– Помрет ведь, – в отчаянии прошептал Мишаня.
– От несчастных случаев никто не застрахован, – назидательно изрек Вадим Петрович. – Тем паче шантажисты. Работа у вас тяжелая, неблагодарная, нервная, тороватая неприятными неожиданностями… Кстати, вот тебе до кучи еще одна. Твоя благоверная вполне могла бы обезвредить меня, схватив за тестикулы, но почему-то не делает этого…
– За что схватить? – наморщил лобик Мишаня.
– За яйца, голуба, за бебехи…
– Неллинька, это правда?
Неллинька вознаградила мужа взглядом, блиставшим восхитительным бешенством.
Вадим Петрович бросил к ногам хозяина наручники.
– Ну-ка обраслеться, Мишаня, за ради нашей общей безопасности…
Мишаня тупо уставился на два стальных кольца, соединенных матовой цепью.
– И поторопись, кайфоломщик, а то кончу прямо на ночную рубашечку твоей благоверной. Получится большая жалость: и для нее, и для меня, и для рубашечки.
– Не слушай его, Мишенька, я все равно больше никогда ее не надену, – подбодрила жена мужа. Муж оторопел. Солипсинцев хихикнул. Супруги взглянули друг на друга с сокрушенным изумлением. Мишаня тяжко вздохнул, поднял наручники и стал прилаживать их на свои запястья.
– А теперь прошу всех в спальню! Ты, Мишаня, идешь первым. Убедительно советую не прятаться за дверью, а топать ножками, пока не упрешься в подоконник или в стеночку…
Мишаня скрылся в проеме. Вадим Петрович медленно двинулся в том же направлении, прикрываясь ото всех фронтальных опасностей тщедушным тельцем своей заложницы. Проходя мимо ванной, бросил взгляд на разлегшегося на прохладном плиточном полу Вячеслава. Хозяин не врал, кровь действительно присутствовала, но и только, – никаких фонтанирующих апофеозов… Ну что ж, кровь ран и грязь странствий украшают мужчину. Вадим Петрович элегантно улыбнулся собственному отражению в чудом уцелевшем зеркале. Затем, не удержавшись, заговорщицки подмигнул: «Не жизнь, – сплошное ликованье бреда! Не так ли, сэр?» – «Оу, вам виднее» – мигнуло отражение в ответ…
Дойдя до открытой двери в спальню, Вадим Петрович попросил Мишаню показаться в глубине помещении, дабы непрошенному гостю не пришлось дырявить пространство и предметы, затаившиеся в нем, дорогими никелированными пульками. Мишаня показался. Солипсинцев, все так же в обнимку с хозяйкой, вошел и швырнул Мишане еще одну пару наручников, объяснив, что поскольку надобность в дальнейших передвижениях хозяина отпала, всем будет спокойнее, если он себя обездвижит. Тут благоверная опять попробовала проявить свой несносный нрав, попытавшись отговорить супруга от очередной, как она выразилась, глупости. Однако муж жене не внял, даже не ответил; только взглянул как-то странно, не то с жалостью, не то с укором. Ну да мужики всегда так, – сами напортачат чего-нибудь не того, а виноваты женщины!..
На ноги наручники самому себе надевать не в пример легче, чем на руки. Все же до чего неточен порой язык человеческий! Так думал Вадим Петрович, наблюдая, как хозяин послушно стреноживает себя, устроившись на пятой точке возле стены, – прямо напротив супружеского ложа – и в то же время прикидывая в уме, каким бы образом ему расположиться с хозяйкой, дабы единственный зритель не был в состоянии упустить ни единой подробности предстоящего зрелища. До чего же неудобная вещь эти двуспальные кровати! Только сейчас Вадим Петрович понял, какие немыслимые трудности приходится преодолевать киношникам, снимающим постельные сцены. Заодно уяснил, почему взаимоотношения действующих лиц на театре дальше эротических намеков не идут. Пожалуй, даже вертящаяся сцена тут бессильна. А ведь ему при выстраивании мизансцены необходимо учесть еще целую кучу совсем не сценических обстоятельств. Видимо, придется использовать последний комплект наручников. Но как? И тут его осенило. Воистину, подумал Вадим Петрович, сегодня мой день! А ночь – тем более…
Действительно, за окном стояла одна из тех страшных ночей, которые выпадают два раза в столетие. Первая – когда рождается маньяк. Вторая – когда он впервые выходит на охоту.
… Манипуляции с телом хозяйки не заняли и минуты. Очень выручила субтильность ее комплекции. Будь она пампушечкой, ему вряд ли удалось пропустить ее стреноженные ноженьки под ее же скованными рученьками. Правда, в такой позиции приятнее, конечно, иметь дело как раз с пампушечкой… А в общем-то, философски подытожил Вадим Петрович, проникая искусственным, купленным в секс-шопе, членом в довольно слякотную субстанцию влагалища, как ни верти, все равно рано или поздно, но упрешься членом в матку: не с этой стороны, так с той, не своим, так искусственным…
Между тем истязуемая осыпала истязателя эпитетами один другого хлеще и обиднее. Вадим Петрович, входя в положение страдалицы, поначалу крепился, не реагировал. Но даже у истязателей терпение не беспредельно. Когда дело дошло до «педераста», «козла» и «малохольного огурца», Вадим Петрович не выдержал: извлек протез из щели и сделал еще один шаг к завоеванию благосклонности хозяйки, а именно: треснул искусственным членом ей по заднице. После чего, резко сунув то, чем треснул, в худосочный анус жертвы, виновато пробормотал:
– Простите, если что не так, я ведь не более чем неотесанный лох сомнительной финансовой упитанности…
Однако жертва извинений не приняла, но только взмыла двумя регистрами выше, продолжая обзывать истязателя разными обидными словами. Не прекращая с ласковой непринужденностью прочищать прямую кишку неблагодарной хозяйки, Вадим Петрович обескуражено покачал головой и беспомощно, словно призывая присутствующих в свидетели своих благих намерений, – уестествлять страждущую даму до тех пор, пока она не обнаружит поросячьим визгом кошачьего удовлетворения – огляделся. И очень вовремя это сделал, ничего интересного не пропустил. И как хозяин, пришедший в суетную ажитацию, вскакивает на ноги и тут же валится, гремя костями и браслетами, на пол – увидел; и как в спальню, шатаясь от самочувствия, впирается Вячеслав Негодяев, с лицом в боевой раскраске порезов и охотничьим ружьем в ходящих ходуном скованных руках, – тоже узрел…
К чести Вадима Петровича необходимо отметить, что присутствия духа он не потерял: прикрываясь тощими статями хозяйки, выхватил из кармана пистолет и упредил негодяя, выстрелив первым. В ответ Негодяев завел глаза под надбровные дуги и стал медленно оседать, разряжая по пути ружье в потолок. Дым, грохот, пыль штукатурки, вопли душевной боли и стоны плотского сладострастия… Вадим Петрович в великом недоумении разглядывает газовое орудие убийства в своей не знающей промаха руке. Забытая жертва сексуального насилия извивается на кровати змеей, шипя и теряясь в догадках: почему ее прямую кишку оставили в покое? и куда подевался этот противный насильник? А никуда он не подевался, просто задумал извлечь из пистолета обойму, чтобы убедиться в коварном притворстве Негодяева, якобы насмерть сраженного газовой пулей. При этом в голове насильника мелькает тоскливое предположение: сейчас очнусь в собственной постели унылым мечтателем, обсмотревшимся ужастиков…
– Все, сука! Киздец тебе, гад! – орет между тем Мишаня, катаясь по полу в приступе бессильной ярости. – Ни хера не получишь… Завтра же кассета с твоими подвигами будет у ментов…
