Станислав Эдуардович, слегка попривыкнув к смертоносному грохоту (в полной мере свыкнуться с ним даже у солдат удачи редко получается), молил Бога только об одном: чтобы ни генерала, ни Стоху не убило, а если и убило, то не насмерть, иначе кто им с Машей о местопребывании их ребеночка расскажет. За Машу он был почти спокоен, поскольку крепко надеялся, что пулям недостанет прыти добраться до нее сквозь его могучую спину. А впрочем, мысленно озирался, крестился и шептал: Господи, твори волю Твою! И Господь так именно и поступал, творил свою волю, убив обоих не насмерть, но близко к тому. Правда, выяснилось это не раньше чем грохот смолк и оставшиеся в живых и невредимых сосчитали тех, кто в таковых не остался, – трудно сказать почему: то ли не захотели, то ли не смогли… Трупов с обеих сторон оказалось поровну: общим счетом шесть жмуриков. Лежат окровавленные и вполне соответствуют своему состоянию: спокойны, холодны, безучастны и готовы к немедленному употреблению по назначению: морг, опознание, макияж, панихида, похороны, поминки, вечная память. Но это после, сначала живые должны между собой разобраться: кто за что бился и чего в результате достиг? Опять же раненные, без которых, увы, не обходится ни одна баталия, мешают своими стонами, криками, хрипами и прочими проявлениями сугубого эгоизма, каковым издревле все раненные почему-то считают своим долгом страдать. Умные люди давно бы договорились: мы добиваем ваших, вы – наших, и продолжаем крушить друг друга без помех до полной и окончательной. То есть до тех пор, пока одной из враждующих сторон некого станет добивать. Так то умные! Умные в боевых действиях, как правило, не участвуют, они их только планируют в могильной тишине штабных кабинетов. Причем планируют всё, включая большие потери, потому как какими же еще этим потерям и быть, если умные в боях не участвуют?..
– Урус! – кричат одни. – Сэдавайс!
– Татарва поганая! – отвечают другие. – Уёбывайте, пока целы!
Анна Сергеевна истерически хохочет – невидимая, но слышимая прекрасно.
– Как же они уйдут, – заливается старший администратор, – если даже головы поднять боятся?
– Так что же, – возражают ей урусы, – нам из-за этого сдаваться?
– Командир! – вспоминают бойцы о субординации. – А, командир? Чё делать-то? Может, за гранаткой сбегать? Команди-ир!
Молчит командир, кровью истекает, не реагирует.
Татарва поганая меж тем тоже забеспокоилась, тоже о начальстве своем вспомнила.
– Эмиль-ага! – кричит. – Эмиль-ага! – надрывается.
– Ага вашему Эмилю! – злорадствуют враги и как всегда ошибаются, торопят события. Эмилю-аге еще не ага, хотя он уже ни шайтана не слышит, кровью обливается. И однако Эмиль-ага оказался предусмотрительнее Миндиса. Вспомнили чернявенькие, что́ им командир перед боем наказывал. Вот она, родимая, палочка с запалочком, гранатка противотанковая. Всех врагов в радиусе двадцати пяти метров можно с собой на тот свет забрать. Последний довод безрассудства, пробил твой час…
– Чего это они нам показывают? – недоумевают белолицые. – Может, жахнуть по руке, чтоб неповадно было оглобли выставлять?
– Ноу! – надрывается американец. – You are crazy! Это же противотанковая граната! От нас моченого места не останется!
– Чего это он? Охренел от страха?
– По-моему, обоссался…
– И что?
– Что-что, сухих штанов требует. Ты чё, не знаешь этих трехнутых америкосов? У них же один комфорт на уме…
– Визарвю! – вопит между тем самый смелый из чернявых. – Кибэнэ матэри визарвю!
– Ты чё-нибудь понял, Пасюк?
– А чё тут понимать? На фуй посылает…
– Не на фуй, молодой человек, а к Кибелиной матери, – раздается наставительный старческий голосок из-за чемодана, полного шедевров церковного искусства. – И не посылает, а предупреждает, что если не сдадимся, подорвет себя вместе с нами.
– Ты это серьезно, дядь Сев?
– Это не я, это он серьезно, – вносит ясность Всеволод Рафаилович. – Ну что, ребятки, будем сдаваться или на воздух взлетать? Только не вздумайте стрелять прежде чем решите, что делать. У меня глаз на даль острый: кольцо он уже выдернул, как только руку разожмет, так до пяти досчитать только и успеем…
– Слышь, дядь Сев, а чего им ваще от нас надо, этим черножопым? Кто они ваще?
– То есть, насколько я понял, вы хотите вступить с ними в переговоры, молодые люди?
– А может, они тоже в теме? – осеняет второго бойца. – Может, им тоже эти доски позарез нужны?
– Вот именно, что доски, – многозначительно роняет дядя Сева. – Теперь они только на растопку и годятся…
– Ты серьезно, дядя?
– Не слишком сейчас подходящее время для шуток, вы не находите, молодые люди?
– Без понтов?
– Визарвю! – переходит на визг чернявый, видимо, таким образом давая понять, что кричит в последний раз.
– В гробу я видал из-за дров тут загибаться, – решает боец, после чего привстает, бросает оружие и громогласно капитулирует: – Эй ты, хрен с гранатой, хорош визжать. Сдаемся мы, понял?
Хрен с гранатой молчит, соображает.
– Сэдаомса! – переводит другой боец, присоединяясь к товарищу по безоружию. Вслед за ним поднимаются еще двое: дядя Сева и анкл Стэн.
Граната исчезает, вместо нее появляются три чернявые личности с автоматами наизготовку. Вид у них, ясное дело, недоверчивый, настороженный, близкий к панике. Еще бы. Что делать дальше, они не знают, этого им их командир не объяснил. За каким хреном они сюда сунулись – остается только гадать. Можно, конечно, у Аллаха успитка попросить, но до намаза далеко, до Бога высоко, самим думать надо. Тяжелое дело. Главное, все кругом урусы, ни одной турецкой рожи, с которой можно было бы по душам потолковать, все исторические обиды ей припомнить.
– Эй, юлдаши, – говорит дядя Сева, – надо раненым помощь оказать…
Юлдаши не врубаются, только злобными черными глазенапами блестят да стволами угрожающе поводят.
Как вдруг, откуда ни возьмись, настигает их блестящая черная молния, ужасно подвижная и чрезвычайно драчливая. Раз-два, три-четыре, ноги на уровне плеч, кулаки еще выше, локти визави с солнечным сплетением. Никто и матюгнуться не успел, не говоря уже о том, чтобы выстрелить или защититься, а черножопых, злобных, вооруженных и невменяемых ни одного стоячего не осталось, все в лежку, вповалку, в натуральной бессознанке валяются. Бледножопая часть присутствующих замерла, не смея верить ни во что хорошее, кроме худшего. Глядит и содрогается. Стоит перед ними некто весь в черной коже, в сферическом шлеме, в высоких шнурованных ботинках, за черный пистолет обеими руками держится. Ну чистый киборг-убийца, то бишь робот-полицейский. Покосились для ориентиру на американца: может, за своего признает? Может, это он его из-за океана срочно выписал, типа help, I need somebody? А тот сам в недоумении, сам во глубине сибирских руд, сам на них в оба глаза вопросительно таращится, объяснений требует: мол, что за дела? дескать, что за намеки? Это же вылитый Russian monster
[101]! Эх, Джона Сильвестровича Рембо на него нет! Жалость-то какая!..
