– В Туапсе? – растерялась Обалденная. – А причем тут Туапсе?
– Значит, есть? – настаивал Рябько, которому сухое перечисление свидетельских показаний, подтверждавших алиби Сурова, явно придало уверенности.
– Внимательно рассмотрите эти фотографии, Ольга Александровна, и, пожалуйста, сообщите мне, если кого-либо на них узнаете.
Рябько извлек из папочки бледно-розовый пакет, из пакета – стопку фотоснимков, встал, шагнул к кровати, замялся, решился и разложил их веером предположительно где-то в области живота потерпевшей.
Обалденная не пошевелилась. Изваянию шевелиться не полагается.
– Вы отказываетесь смотреть снимки? – слегка посуровел Рябько.
– В этих очках отказываюсь… Но… но если вы выйдете на минутку, я их посмотрю…
– Это еще что за фокусы! – хотел было возмутиться бравый коп, но вдруг подумал и раздумал возмущаться. Мало того, отважился на компромисс:
– Если вы не против, я отвернусь к окну и не повернусь, пока не скажете, что можно.
– А подглядывать не будете?
Лейтенанту показалось, что он расслышал в вопросе какие-то кокетливые полутона, но решил, что это всего лишь банальная иллюзия, когда желаемое пытается мимикрировать под действительное. Посему ответил серьезно и по существу.
– Даю вам честное слово офицера!
Рябько отвернулся к окну и принялся честно разглядывать больничный двор, утопавший в зелени, пестревший клумбами, блиставший спринклерами, стараясь не обращать внимания на внутренний зуд, именуемый служебным долгом, подбивавшим его воспользоваться задним обзором своих упрятанных в карман рубашки зеркальных очков. Однако зуд был столь настойчив, что Рябько вновь пришлось прибегнуть к твердо усвоенному в Америке средству – разумному компромиссу. Да, не подглядывать он обещал, но не подслушивать не обязался. И лейтенант обратился в слух. Не весь, но большей частью своего естества.
За спиной молчали, шуршали, изредка поскрипывали ложем.
– Можете повернуться, лейтенант…
Лейтенант повернулся и застал на кровати ту же картину, от которой давеча отворачивался. То есть все то же изваяние в темных очках и все те же снимки веером в области живота потерпевшей.
– Так вы смотрели их или нет?
– Смотрела, можете забирать…
Но Рябько не стал спешить с этим. Он вернулся в кресло и с требовательной вопросительностью уставился на потерпевшую.
– Никого не узнали, Ольга Александровна?
– Издеваетесь, лейтенант? Как я могла не узнать своего работодателя, двух крупье из «Амфитриты» и собственного бывшего мужа? Кстати, чем он сейчас занимается, все порнографией торгует?
– Боюсь вас огорчить, Ольга Александровна, но ваш бывший муж остепенился, вернулся к прежней своей профессии. Кстати, его фотография оказалась в этой пачке не случайно, не за ради выяснения степени вашей искренности с органами дознания, – лукавил Рябько с самым честным и проникновенным выражением лица, – а потому, что он проходит по вашему делу в качестве свидетеля. И показания его свидетельствуют в пользу обвиняемого, а не в вашу…
– Его показания ничего не стоят, он лицо заинтересованное: всегда рад подстроить мне какую-нибудь гадость.
– Охотно верю вам, Ольга Александровна. Насчет его готовности к гадостям в ваш адрес. Но только не в этом случае. Я так и быть снова отвернусь, а вы посмотрите теперь вот эти фотки. Они сделаны вашим мужем до того как стало известно о вашем несчастье…
– Нет уж, не отворачивайтесь, лейтенант, не будьте малодушным. Может, если увидите, что со мною сделал этот зверь, то перестанете его покрывать…
– Вы сомневаетесь в моей объективности или компетентности? – ледяным тоном полюбопытствовал Рябько.
– Ни то, ни другое, – молвила глухо потерпевшая и грациозным движением сняла очки.
– Боже, – подумал лейтенант, – какая же сволочь тот, кто это сделал!
Полицейского ужаснули не кровоподтеки, синяки и ссадины (и не такого понавидался по службе), но контраст не пострадавшей половины лица с пострадавшей половиной. Они сошлись: коса и камень, лед и пламень, гений чистой красоты и подзаборная синюха последней вшивости…
Рябько невольно перевел взгляд на репродукцию, висевшую на стене над кроватью. Безмятежно-буколическое содержание последней (рой веселых нимф, провожающих Корониду на свидание с Аполлоном), несколько приободрило его, хотя, виси на ее месте портрет шерифа Мэрилла, мужество вернулось бы к нему в полном объеме.
Потерпевшая между тем, насладившись произведенным впечатлением, приступила к рассматриванию новой порции фотографий. Лицо ее, вернее, та часть, которая таковой оставалась, выразило недоумение, смешанное с отвращением.
– Кто эти жуткие уголовные типы?
– Никого не узнали? – попытался коп компенсировать частичную утрату мужества легким обострением профессиональной наглости.
– Представьте, никого. А что, по вашим расчетам должна была? – и потерпевшая, не скрывая непострадавшей частью лица насмешки, а пострадавшей – издевки, нахально уставилась на полицейского.
– Ну, вот и добрались до самого сути, – подумал лейтенант и, вспомнив премудрости ведения допросов, учинил немилосердную паузу, считая в уме секунды со скоростью парашютиста, парящего в поднебесье в режиме свободного падения: сто двадцать один, сто двадцать два и так далее – до шестисот пятидесяти четырех. Главное – разорвать въедливую тишину правильной интонацией. В данной ситуации, по мнению лейтенанта, больше прочих подходила интонация доброжелательной твердости. Рябько подобрался, чуть сдвинул брови, слегка окаменел, – словом, придал себе государственной солидности, и сказал:
– Дело в том, уважаемая Ольга Александровна, что эти жуткие уголовные типы произвели нападение на гражданина Сурова, обвиняемого вами в садистском изнасиловании, именно в то время, когда упомянутый Суров должен был, согласно вашим письменным показаниям, находится у вас дома. Трое из нападавших были вооружены… Вот я и спрашиваю вас: может быть вы ошиблись со временем и указанный вами акт полового садизма произошел значительно раньше? Может, вы не хотели сначала заявлять на него. Но потом, каким-то образом узнав о его связи с Миленой Уродович, решили отомстить ему и вызвали милицию? А заодно попросили одного из ваших друзей, который и нанял этих туапсинцев, свести с ним счеты?
– Господи, – зевнула девушка, – какие глупости! Надо было мне не вас вызвать, а полицию. Уж они бы давно во всем разобрались. А у вас, в милиции, кто заявил, тот и виноват…
– Какие же это глупости, гражданка Филиппенко, если у обвиняемого вами Сурова целый полк неопровержимых свидетелей, а у вас ни одного, да еще и в показаниях неточность на неточности сидит и неточностью погоняет?.. Что касается полиции, то я как раз не мент, а, к вашему сведению, полицейский. Начальник следственно-оперативного отдела муниципальной полиции лейтенант Рябько, – от благожелательности не осталось и следа, тогда как твердость в интонациях лейтенанта достигла консистенции непробиваемой прочности сверхтяжелого танка. Куда подевались нерешительность, деликатность и прочие проявления слабодушного гуманизма, – этого тлетворного порождения барской лени и интеллигентской мечтательности? Перед Ольгой перед Александровной сидел холодный, расчетливый, циничный профессионал и вовсю буравил ее своими проницательными глазенапами, явно намереваясь расколоть бедняжку аж до самой попочки. Вон, какой у него голос стал суконный да подбородок железобетонный. Самое время испробовать в деле свои чары. Только как? Сбросить одеяло и сказать «угощайтесь»? А если он в ответ заявит «спасибо, я уже завтракал»? Нет, рисковать нельзя. Надо ошеломить и заарканить. Только так и никак иначе! Иначе…
