– Не надо, Майкл, по больному месту. Я действительно восхищен вашим талантом. Сам бы в жизни ни до чего подобного не додумался…
– Спасибо. Тогда выпьем за мой талант!
– С превеликим удовольствием!
Тут инстинкт в Игоре вдруг раздвоился. Один продолжал стоять на прежней позиции: мол, любые раны сном лечи. Другой настаивал на более радикальных методах лечения. Игорь зевнул и открыл глаза пошире, почти что распахнул.
– А вот и наш герой проснулся! – завопил Туров и, размахивая в такт стаканом, попытался исполнить гимн утренней свежести. – Good morning, good morning, good morning to you! Good morning, good morning, I am glad to see you!
– Доброе утро, Игорь, – нечаянно перевел Кульчицкий.
– Кхе, – сказал Игорь, кивая и в тридцать три приема поднимаясь с кровати.
– Пиво высматриваешь, Игорек? Нет его. Съемочная группа выдула.
Игорь хотел спросить: «Какая еще съемочная группа?», но передумал, вдруг обнаружив, что ему это без разницы.
– Ты куда? В ванную? – Туров укоризненно покачал головой. – А на посошок? А на ход ноги? Бога ты не боишься, Игорек!
Игорь доковылял до кресла у стола, в которое и плюхнулся в изнеможении.
– Значит, Бога мы все-таки уважаем, – хмыкнул Туров, наливая полную стопку янтарной жидкости.
– Ну-ка вдохни, чем пахнет? Не разобрал? Давай по второй. Для твоего же блага стараюсь. Потом скажу – для какого…
Вторая пошла не в пример легче, – о пиве уже не помышлялось.
– Вроде как ванилью отдает, – Игорь пожевал губами. – И орехами, кажется…
– Как и полагается настоящему «Джеку Дэниелсу» марки «Джентльмен», – заключил Туров. И аккуратно распределил оставшееся в бутылке виски на три посудины.
– Нальемте бокалы, Содвинем их разом, А скроются музы, Отравимся газом!
Кульчицкий пригубил, посмотрел на Турова, понимающе усмехнулся и извлек из своего дипломата еще одного Джека…
– За что я люблю плейбоев, Игорек, так это за понятливость, – доверительно сообщил сокамернику Туров. – Кстати, а не податься ль тебе в плейбои, герой? Будешь тощ, высок и строен, взглядом женщин привлекать, есть по-барски и порою изумительно икать…
– Опять приколы?
– Ни в одном глазу, сэр. Ты думаешь, кто это восседает напротив тебя во всей своей шляхетской красе?
Игорь задумался. Несомненно, он знал этого человека. Да и со вторым был, по всей видимости, неплохо знаком. Ему даже были известны их имена: Стас и Майкл. Но вот что касается остального – тут похвастать ему было нечем. Полный мрак неведенья.
– Никто иной, как проректор единственного в мире учебного заведения, обучающего молодых и состоятельных всем плейбойским премудростям. Вот ты, к примеру, знаешь, как лечить мотовством внезапные приступы бережливости? Не знаешь. И я не знаю. А он знает!
– Отлично сказано! – оживился почетный проректор. – Можно я это запишу?
– Записывайте, коль не лень, – милостиво пожал плечами Туров и, прикурив от собственного окурка новую сигарету, продолжил. – Только учти, Игорек, житуха у плейбоев не сахар, поскольку чрезвычайно затруднена привычкой пользоваться всегда самым лучшим, почему им и приходится всю жизнь довольствоваться тем, что восхваляет молва, рекомендует реклама и одобряет общественное мнение…
– Точно! – воскликнул Кульчицкий. – Я тоже это чувствую, только выразить не могу… Повторите, пожалуйста, я запишу.
– Пользуйтесь диктофоном, Стас, я не умею повторяться. Если попытаюсь повторить, выйдет совсем другое, скорее всего противоположное… И вообще, нехорошо оракул с мысли сбивать…
Пристыженный плейбой спешно наполнил стаканы. Сбитый с мысли оракул оценил этот жест доброй воли по достоинству: дернул виски, затянулся, сосредоточился, вспомнил:
– Вот вам совет от Гилберта Честертона. Речь нуждается в захватывающем начале и убедительной концовке. Задача хорошего оратора – максимально сблизить эти две вещи. Для затравки можете начать с сенсационного заявления о том, что плейбой – это, конечно, еще не сверхчеловек, еще не идеальный персонаж в точности соответствующий изначальному замыслу Творца, но – уже крупный шаг на пути достижения божественного идеала. Это плейбой звучит гордо, а человек – всего лишь хвастливо и безвкусно!
– Это, кажется, Максим Горький сказал…
– Ага, он самый и ляпнул. Великий был пролетарский писатель, а пропал как заяц! Волжский упрямец. Товарищ Сталин замучался его уговаривать, дескать, дорогой Алексей Максимович, это раньше, в проклятую эпоху царизма, когда весь советский народ изнемогал под бесчеловечной властью помещиков и капиталистов, ваш псевдоним был не только политически, но и идеологически оправдан и полезен. Но теперь, в стране победившего социализма, когда даже дураку ясно, что жить стало лучше, жить стало веселее, ваш псевдоним дезавуирует трудящихся всего мира и работает на руку двурушникам, империалистам и троцкистским оппортунистам. Политбюро нашей партии настоятельно советует вам заменить его на другой, отвечающий духу нашей небывалой эпохи. Как вы смотрите на то, чтобы отныне называться Максимом Сладостным или, на худой конец, Алексеем Медовым? Горький подумал, всплакнул, согласился и скончался. Через неделю. От острого приступа сахарного диабета. А все кругом: отравили, отравили… Да ни хрена никого не травили, просто не вынесла душа поэта оглушительного контраста между капиталистическим прозвищем и социалистическим псевдонимом…
– Это что, тоже о плейбоях? – изумился Кульчицкий. – Захватывающее начало?
– Начало? В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Плейбой. По-моему, захватывающе…
– Но это же кощунство!
– Это основное свойство всего, что считается захватывающим.
Кстати, убедительный финал у вас уже имеется – от Горького… В середине можете воздать хвалу мужчине, умеющему отдать должное приличной еде, превосходным напиткам и вкусным женщинам, и позволить себе процитировать одного из первых плейбоев России – Козьму Пруткова: «Не делай смыслом своей жизни первую попавшуюся блядь. Но и не забывай, что только бляди способны придать твоей жизни хоть какой-то смысл».
– Пожалуй, я ограничусь хвалой, если вы не против, Майкл. Мне бы не хотелось иметь неприятности с полицией нравов, – поспешил определиться Станислав Эдуардович.
– Плейбой, не имеющий неприятностей с полицией нравов, – это нонсенс, Стас!
– Не будет ли преувеличением сказать, что плейбой – одно из самых трудных призваний на земле? – со вздохом вопросил Кульчицкий.
– Можете даже заявить, что оно по трудности второе…
– А какое же первое? – ревниво озадачился Станислав Эдуардович.
– Самое трудное из призваний – не быть человеком, будучи им…
– Это как же? Каким образом?
