– А вот финал у тебя, товарищ Печеный, действительно замечательный! Невозможно удержаться, чтобы не процитировать. Цитирую: «Люди, которые лишены наиглавнейшего человеческого чувства, – чувства патриотизма, – недостойны называться ни гражданами, ни людьми, ни гомо сапиенсами. Скажу больше: подобные экземпляры не заслуживают чести считаться самой высокоорганизованной из всех материй Вселенной! К счастью, таких выродков среди россиян немного, да и те, что есть – не россияне, не русские! Так что говна-пирога вам, господа, а не Россия!»
Товарищ из Центра не поленился встать и поаплодировать виновнику своего восхищения. Стоит ли говорить о том, что и все прочие, включая самого виновника, последовали его примеру? Наверное, не стоит…
– Барон? Здесь? Какими судьбами?
Товарищ из Центра судорожно обернулся и побледнел. В дверях стоял никто иной, как личный секретарь Лядова господин Шумилин при всех своих аксессуарах: бородке, пенсне и шелковом галстуке в крупный горошек.
– Хватайте его! – вдруг заверещал Остервенюк, указывая на вошедшего. – Я его знаю. Это жидомасонский выкормыш, ревизионистский провокатор и уругвайский шпион Шумилин, приспешник мирового империализма и лично миллиардера Лядова!
Все в недоумении уставились на товарищи из Центра.
– Это – особоуполномоченный ЦК и глава монархистской фракции товарищ Картечный, – медленно проговорил Печеный и вдруг – улыбнулся. И всем, глядя на эту улыбку, стало до боли ясно, какой это замечательный мужик, – просто мухи не обидит, если ему не противоречить. Могут возразить, что-де на таких условиях, пожалуй, всякий согласится не обижать не только мух, но и крыс с тараканами. Вот и славненько: пусть одни не обижают своих крыс, другие – любезных их сердцу мух, третьи – родимых тараканов (или даже носорогов). Пусть воцарится, наконец, согласие хотя бы в узких рамках выборочного всепрощенчества.
– Вы что-то путаете, товарищи, – не сдавался Остервенюк-Остерман. – Какая может быть в большевистской партии фракция, тем более – монархическая?
– Это вы что-то путаете, бывший товарищ из вечного Центра, – вкрадчиво отвечал ему местный актив. – Фракция и у нас имеется, не оппозиционная, а почетная, имени Петра Великого – как первого на Руси большевика – монархическая фракция!
– Тады «ой», – не к месту процитировал старый задрипанный анекдот бывший товарищ из Центра.
– А это, товарищи, курляндский барон Генрих Иоганович Остерман. Прошу любить и жаловать. Представляете, портвейна терпеть не может!
– Ос-тер-ман? – дружно выдохнули товарищи. – А мы-то сидим, недоумеваем: и почему это кулаки у нас чешутся по внешности ему классово приложиться? А оно вон оно что…
– Погодите, товарищи, – решительно вмешался в происходящее глава монархической фракции. – Морду ему набить мы всегда успеем. Сначала давайте программную резолюцию примем. В целом программа такая. Первым делом скромное, непродолжительное, но интенсивное пролетарское застолье. У меня все с собой: самогон, сало, капустка, малосольные огурчики… Вторым – разоблачение и наказание провокатора. Наконец, третьим, заключительным: пение «Интернационала», «Враждебных вихрей», «По долинам и по взгорьям» и других революционных песен. Прошу голосовать. Кто «за»? Единогласно! А вы, барон, опустите руку, вы уже голосовали «за», ваше «против» не считается. Скольких бы личин вы ни имели, но голос у вас один, да и тот – совещательный.
– Воспользуюсь хотя бы им, – молвил барон. – Товарищи, у меня совещательное предложение. Может, сперва выпьем и споем, а уж потом будем бить мне морду?
– Очень дельное предложение, – заметил Шумилин. – Даже странно слышать такое от провокатора. Но ничего не поделаешь, иногда и провокаторы бывают правы. Действительно, негоже бить морду провокатору на трезвую голову, не очистившись душой пением революционных песен. Придется переголосовывать, товарищи. Кто за… Ага, единогласно! Тогда прошу за стол!
Шумилин поставил свой объемистый портфель с резолюциями на стул возле стола совещаний и торжественно извлек из него четвертную бутыль мутного самогона. Местные товарищи быстренько сообразили стаканы – граненые, пролетарские. Выполнение программной резолюции началось, и никакая сила в мире уже неспособна была этому воспрепятствовать.
7
И вот, наконец, настал ясный субалтернтропический день, словно слизанный природой, изнемогавшей от наплыва сокровенных чувств, с рекламных буклетов туристических фирм. Запахи цветущих оливковых деревьев наполняли прибрежные пространства аттическим благоуханием. Или, как любят выражаться ответственные в слове авторы, воздух был напоен предвечерними ароматами масличных растений. Что, конечно же, более соответствует истине, хотя и не дает полного представления обо всех ароматах, донимавших запруженную отдыхающими Греческую набережную. Толпы ярко разодетых курортников прогуливались по ней из конца в конец, взыскуя с кошельком в руке своих исконных прав: отдохнуть, развлечься, прибалдеть и заторчать как минимум до конца сезона (если навеки не получится). Кроме всевозможных ресторанов, кофеен, шашлычных, пивных и бистро быстрого обслуживания, к их услугам было множество других соблазнов: от оказания финансового покровительства упитанным париям из числа местных челкашей, алкашей и опустившихся наяд, до присоединения к внушительной очереди патриотов, воинственно топчущейся возле бочки с контрабандным квасом. В диапазоне между этими крайностями уместилась уйма иных удовольствий, рангом пониже, но, тем не менее, заслуживающих хотя бы беглого упоминания. В их числе заморская рок-группа, рьяно голосившая о тихом июльском утре, полсотни рисовальщиков и фотографов, запечатлевающих для вечности прекрасные черты своих клиентов; несколько бродячих проповедников, смущавших покой отдельных безбожников бесплатной брошюрой о правилах поведения во время светопреставления; взвод профессиональных гадалок, отделение фокусников-иллюзионистов и, наконец, совершенно примелькавшееся звено истребителей-перехватчиков, старательно выводящих в высокой лазури своими белыми плюмажами очередные перлы городской администрации: «Лицам, не умеющим плавать, прыгать в общественный залив строго воспрещается!», «Да здравствует Южноморск – самый морской из всех южных городов России!» И так далее.
К шести часам набережная исполосовалась и вызвездилась американскими флажками. Посреди обширной пешеходной зоны вдруг обнаружилась вместительная, крепко сколоченная, лихо драпированная российско-американскими цветами трибуна, на которой уже вовсю веселился целый выводок знаменитостей: кинодив, политиков, колдунов, журналистов и архиереев. Над их беспечными головами пыжился от бриза приветственный транспарант: «Добро пожаловать, дорогой мистер Эббот, в столицу мирового плейбоизма славный город Южноморск!» Над сгрудившейся вокруг трибуны толпой немедленно взмыли альтернативные письмена: «Плейбой, вали домой!», «Англия и Америка – мусульманские подмывки!», «Плейбоизм есть реакционное учение буржуазных педерастов!», «Все мужики – сволочи!», и загадочное: «Долой трансплантантов!»
Многолюдство стало еще теснее и церемоннее. Большинство любопытствующих голов было повернуто лицом к морю, откуда, если верить сообщениям радиотарелок, должен был с минуты на минуту появиться виновник торжества верхом на яхте. Автобусы телекомпаний с намалеванными на них павлинами, медведями, единорогами и прочей живностью окружили причальный мол несокрушимым бастионом.
