– Охо-хо-хо, – насмешливо подбоченилась толстуха. – Куда ты, орел ощипанный, денешься? Оплатишь как миленький! – И, не меняя позы, легонько ткнула вскочившего в негодовании клиента в грудь, в результате чего, не ожидавший такой фамильярности южноморец, глупо плюхнулся обратно на седалище. Челюсть у Аникеева отвисла. Не столько от удивления, сколько от растерянности: неизвестно, как на такую грубость реагировать. В Германии этому не учили. В милицейской школе – тоже. Ни к чему было. Предполагалось, что обслуживающий персонал подобных разливух должен перед сотрудниками милиции на цирлах летать. Что, собственно, этот персонал и делал…
Видимо воспоминания о славном милицейском прошлом разбудили в Аникееве соответствующие рефлексы, потому как в следующее мгновение оскорбительница, уткнувшись необъятной сопаткой в залитый пивом стол, уже верещала благим матом на всю церковную площадь. И ее можно было если не простить, то хотя бы понять: не всякий великомученик способен безропотно вынести ментовской прием выворачивания рук в непредусмотренном Главным Конструктором направлении, а уж такое нежное существо и подавно.
Несколько рыцарей с ближайших столиков ринулись на выручку даме, – не столько твердые в поступи, сколько в благородных намерениях. Однако Аникеев повел себя отнюдь не в соответствии с уголовно-процессуальным кодексом чести. Должно быть, милицейские рефлексы от долгого пренебрежения утратили свою устойчивость. Так отставной танцор, подхваченный ритмами далекой молодости, легко и пружинисто делает несколько великолепных па какой-нибудь Богом забытой румбы, и вдруг, запнувшись, начинает жалко топтаться на месте, вызывая насмешливо-сострадательные улыбки тех, что бьются в судорогах под любую музыку, если только не повисают друг на дружке в параличе по случаю блюза… Вот и Аникеев, вместо того, чтобы продолжить в начатом духе, то есть предъявить возбужденной общественности удостоверение детектива и корочки отставного мента, взял и толкнул официантку вместе со столиком под ноги джентльменам, что привело к образованию достойной сожаления кучи-малы.
– Руки, сука! Р-руки! – взвизгнул кто-то за спиной Аникеева. Аникеев поднял руки и обернулся. В дверях, ведущих из зала на террасу, стоял пьяный, но, тем не менее, вооруженный табельным пистолетом милиционер. В форме, при исполнении.
– На пол! Мордой вниз!
Аникеев послушно лег и немедленно получил хромовым сапогом по ребрам. Второй удар он успел перехватить и дернуть за бесчинствующую ногу. Мент шваркнулся на пол, пистолет отлетел к куче-мале и оказался в руках разгневанной официантки.
– Ну, пидор гребанный, киздец тебе!
Грохнул выстрел. Официантка, закатив глазки, шлепнулась ничком обратно в кучу-малу. Пистолет вновь загремел по цементному полу.
– Убили! Убили! – оповестил хор ошеломленных зрителей о разыгравшейся трагедии.
Вскочивший на ноги Аникеев пребывал в не меньшей оторопи, чем любой из присутствующих. Кто стрелял? Почему? Из чего? От великой растерянности он даже бросил взгляд на собственные руки – уж не вооружены ли они часом орудием смертоубийства? Оказалось, нет, не вооружены. Хуже того, трясутся от беззащитности. Возможно, следовало остаться, выяснить, уточнить, но какое-то внутреннее чувство подсказало Аникееву не делать этого, не быть дураком, но бежать отсюда как можно быстрее и как можно дальше; бежать, путая следы, сбивая с толку преследователей. Вот когда сказалась физическая подготовка. Нет, не зря себя мучил отставной майор ежеутренними пробежками, и напрасно пренебрегали ими его преследователи. Не прошло и полминуты, как Аникеев уже несся по пустынным улочкам Казачьего Тына в гордом одиночестве, возбуждая праздное любопытство аборигенов и истошное негодование цепных псов.
Парило. Бежать становилось все труднее, все глупее. Все равно, что скрываться от погони с дымовой шашкой в руке. Проследить его путь по эстафетному лаю церберов – что два пальца об асфальт. Аникеев перешел было с галопа на рысь, и уже намеревался с рыси на бодрый спортивный шаг, как вдруг прямо по курсу показалась толпа преследователей. Аникеев встал и затравленно огляделся. Кругом ветхие заборы, за которыми заходятся, судя по ожесточенности брехни, далеко не ветхие друзья человека. Повернуть обратно и напролом, в надежде на эффект неожиданности? Либо… Детектив нащупал свой любимый «Магнум-44»… Отстреливаться до последнего патрона… От безоружных? Аникееву вдруг живо вспомнилось начало памятной статьи о его художествах с автомобилем «вольво». Что-то там о Гамлете, принце датском, с которого милиционеры то ли уже берут пример, то ли собираются брать… Толпа между тем приближалась. И что-то в ней показалось Аникееву странным. Детектив напряг зрение, обострил слух и… облегченно вздохнул. Толпа преследовала не его, у нее была своя собственная дичь. Ее сухопарая фигура с развевающейся бородой показалась Аникееву знакомой. Ну да, так и есть, это же его сосед по номеру в кошмарном «гранд-отеле Колоссаль», где нет одиночных номеров, а санудобства находятся во дворе. Бродячий проповедник. Всю ночь убеждал его, что человек энергичнее любого животного и этот избыток энергии заставляет его переделывать мир. А поскольку энергия его от переделывания мира не убывает, то достижения его всегда промежуточные. Поэтому конечная цель человека – уничтожение той Вселенной, которая есть и создание новой, что в принципе означает рождение нового Бога. Не Бога энтропии, в котором все и вся успокоится в бессмысленном и отупляющем блаженстве («Приидите все страждущие и обремененные и я упокою вас»), но Богочеловека, для которого возможно всё!.. Видать, допроповедовался до мученичества. Вот-вот примет венец терновый…
Однако преследование было каким-то прерывистым. То бегут за ним, то стоят и слушают. Наслушаются истин в последней инстанции и опять за проповедником припускают. Аникеев уже стал разбирать отдельные выкрики и даже целые фразы.
– Страдать может только индивид, но не вид и не род… Не надо просить, чтобы Бог избавил тебя от страданий, надо просить, чтобы он помог перенести их достойно!
– Да мы тут всем обчеством страдаем все как один, а ты, нехристь, хочешь нас того… разобщить на атомы, чтобы каждый думал только о своих горящих трубах, а об чужих не помышлял… Бей его, робяты, это есть посланник сатаны американского индивидуализма!
Проповедник отбежал метров на двадцать и вдохновенно запел:
В вас входят истины святые
Животворящею струей, Но льются в головы пустые
Помои слов густой рекой!
Зря он ударился в вокал, усугубив содержание формой. Толпа завелась окончательно, прерывистость сменилась перманентностью. Теологическая дискуссия перешла в традиционную завершающую стадию травли. Ибо ортодоксальность доказывается не словом, а делом. На слово же уповают одни еретики – по причине своей малочисленности.
Аникеев бежал впереди еретика навстречу собственной погоне. В уме его зрел план спасения. Дозрел на первом же перекрестке. И вовремя. Встречная погоня показалась вдали. Детектив остановился, дождался проповедника и увлек его в боковую улочку. Времени на объяснения не оставалось. Только на приказы.
