С точки зрения евроскептиков такая роскошь, как многократный перевод в Европейском суде, — возмутительная расточительность, не имеющая иной цели, кроме создания рабочих мест. Действительно, в апелляционных судах многоязычных Османской и Габсбургской империй такого не было; правда и то, что финансирование Европейского суда — дорогое удовольствие. Верно также, что по закону непреднамеренных последствий языковое равноправие в том виде, в каком оно реализовано во дворце из стекла и стали на плато Кирхберг, само создает досадное неравноправие. Для квалифицированного юриста из Мальты, Эстонии или Венгрии, превосходно владеющего французским и хорошо — еще одним европейским языком, в Люксембурге открываются весьма заманчивые перспективы. В результате в Мальте, Эстонии и Венгрии возникают трудности с набором кадров в собственные государственные службы, где подобные специалисты очень нужны. Но британского юриста, превосходно владеющего французским и хорошо — еще одним европейским языком, ждут гораздо более прибыльные вакансии в Лондоне и Нью-Йорке, поэтому в Европейском суде постоянная нехватка переводчиков именно на те языки, которые нужны чаще всего.
Но Европейский союз не может существовать без Европейского суда. Если бы Европейский суд отказался от собственной версии правила о равноправии языков, не очень понятно, как бы европейское законодательство могло действовать во всех двадцати восьми государствах — членах ЕС. Вот почему все предложения об отмене этой системы, основанные якобы на здравом смысле или бюджетных ограничениях, уже полвека отвергаются. Европе удалось построить радикально новый мир переводов.
Однако специфика Европейского суда в том, что там не нанимают переводчиков как таковых. Все языковые специалисты в кирхбергском комплексе являются одновременно юристами и участвуют в работе суда на разных уровнях, выходя за пределы чисто языковой передачи.
Юристы-лингвисты имеют доступ к конфиденциальным материалам и подчиняются в своей работе тем же правилам, что и другие юристы. Кроме того, они дают советы на этапе подготовки проекта документа, вплоть до мельчайших деталей, которые могли бы вызвать двусмысленность при передаче на других языках. Деятельность юриста-лингвиста далеко не сводится к переводу — это работа с правом как с языком и с языком как с правом
{136}.
Многие иски, рассматриваемые в Европейском суде, возникают из-за разных интерпретаций постановлений Европейских органов в разных государствах — членах ЕС; то есть, по сути, из-за того, что в разных языках то, что считается единым текстом, может пониматься по-разному. Как же суд выносит соломоново решение о том, что эта версия имеет приоритет над той, если обе они имеют силу закона?
Суд не может объявить ни одну из двух версий переводом, потому что все версии — оригиналы, а поскольку рабочий язык суда французский, то почти всегда рассматриваются три текста или три формулировки. Табуированный термин «ошибка перевода» использовался лишь в редчайших случаях — например, когда в немецкой версии постановления об импорте sour cherries
[136] фигурировал термин Süßkirschen
[137]
{137}. Такое простое решение нетипично для работы суда. Чаще суду приходится разбираться, с какой целью был принят тот или иной закон, независимо от его формулировки. В правовых культурах моноязычных государств лучшее доказательство намерений законодателя содержится в словах закона, и немалая часть традиционных юридических споров касается значений слов. В европейском праве приходится идти дальше. Вопросы юридической интерпретации в апелляционном суде ЕС — это всегда вопросы о языке в двадцати четырех различных формах.
Представим себе, что при каких-то обстоятельствах, которых не могли предвидеть составители некоей директивы ЕС, есть существенная разница в силе французского и немецкого текстов и что это привело к подаче Францией иска о том, что Германия неправильно применяет законодательство ЕС. Европейскому суду необходимо определить, права ли Франция. Но поскольку эталонного текста (допустим, на латыни) не существует, то для обеспечения авторитетности решения или выработки стандарта судебного разбирательства у суда в принципе есть лишь два пути вынесения приговора. Он может обратиться за помощью к своей армии лингвистов, составить список тех языковых версий, которые поддерживают французскую трактовку, и тех, где смысл в данном контексте ближе к немецкому тексту, и объявить победителем ту сторону, на которой оказалось большинство. Но Европейский суд не обязан следовать этому правилу голосования большинством. Вместо этого он вправе определить ту языковую версию, которая, по его мнению, яснее или точнее отражает законодательную идею директивы, чем все остальные.
Обе процедуры восходят к средствам, разработанным отцами церкви для установления «слова Божия» посредством сравнения разных переводов Библии (в основном греческого и латинского). Подобный подход к интерпретации европейского законодательства называется августинским. Он сводится к поиску значения, которое выходит за рамки каждой из языковых версий, но лежит в основе каждой из них. С этим подходом связан ряд очевидных проблем.
В деле Петерсона против «Уэддел и Ко, Лтд» речь шла об уголовном преследовании в Великобритании за нарушение ограничений на автомобильные грузоперевозки. В ЕС существует правило, позволяющее его членам делать исключения из этих ограничений для «перевозки туш животных или отходов, не предназначенных для потребления людьми». В Великобритании оштрафовали фирму за доставку туш мясникам, несомненно планировавшим продавать их именно для потребления людьми. Однако транспортная фирма утверждала, что подпадает под вышеупомянутое исключение из законодательства ЕС, и жаловалась на отказ британского суда разрешить ей следовать своему распорядку. Юристы транспортной фирмы утверждали, что исключение распространяется на отходы, не предназначенные для потребления людьми, и туши животных вообще (независимо от того, предназначаются они для потребления людьми или нет), а британские суды сочли, что исключение применимо лишь к отходам и тушам животных, не предназначенным для потребления людьми. Дело может показаться запутанным, но вопрос стоял четко: нарушает транспортная фирма закон или нет?
Его суть сводилась к хорошо известной в юридическом языке, да и в языке вообще, проблеме: если есть список существительных, завершающийся условным или ограничительным оборотом, то какая подразумевается расстановка скобок? Относится ли оборот ко всем элементам списка или только к последнему? Включает ли выражение «дети и женщины с младенцами на руках» детей без младенцев на руках или не включает?
