Самое полезное, что я мог бы сделать перед своим приходом на эту встречу, – упасть кверху лапками. Правда, писатели и художники ежедневно тысячами делают это, и никто не обращает малейшего внимания.
Если хотите, чтобы о вашей профессии высказался кто-нибудь со стороны, то вы выбрали не того человека. У меня примерно такое же образование, как и у вас. В колледже я изучал химию. Х. Л. Менкен начинал как химик. Г. Дж. Уэллс – тоже. Отец сказал мне, что поможет платить за колледж только в том случае, если я буду изучать что-нибудь серьезное. Это было в конце тридцатых годов. Журнал «Ридерс дайджест» в те годы вовсю расписывал чудеса, которые германцы совершали в области химии. Она была наукой будущего. Как и немецкий язык. Поэтому я отправился в Корнелльский университет изучать химию и немецкий.
Вообще-то, как писателю мне повезло, что в колледже я изучал точные науки, а не английский и литературу. Рядом со мной не было доброго профессора словесности, который объяснил бы мне, насколько ужасна моя писанина. И не было профессора, который мог бы силой заставить меня читать то, что нужно. Поэтому чтение и письмо являлись для меня чистым удовольствием. «Госпожу Бовари» я прочитал только в прошлом году. Это очень хорошая книга. Я давно слышал об этом.
В дни своего студенчества, проведенные на химическом факультете, я был настоящий технократ. Искренне верил, что ученые загонят бога в угол и сфотографируют его на пленку «техниколор» уже в 1951 году. Я издевался над своими товарищами по студенческому братству, тратившими свою энергию на такие пустые предметы, как социология, государственное управление и история. И конечно, литература. Я говорил им, что вся власть в будущем будет сосредоточена в руках химиков, физиков и инженеров. Мои товарищи по братству больше меня знали о будущем и власти. Сегодня они богаты и во власти. Все они стали юристами.
Вы пригласили меня как писателя. Писателя немолодого: мне сорок шесть лет, и я уже вижу свой закат. В моем возрасте Скотт Фицджералд уже умер. Как и Антон Чехов. Как и Д. Г. Лоуренс, а также Джордж Оруэлл, человек, которым я восхищаюсь больше, чем всеми прочими людьми. Физики, в общем и целом, живут дольше, чем писатели. Коперник умер в семьдесят, Галилей – в семьдесят восемь, Исаак Ньютон – в восемьдесят пять. Они смогли прожить так долго еще до чудесных открытий современной медицины. Подумайте только, как долго они прожили бы, если бы им трансплантировали сердца!
Вы назвали меня гуманистом. Я кое-что читал о гуманизме и понял, что гуманист – это человек, интересующийся человеческими существами. Мой пес – гуманист. Его зовут Сэнди. Он – овчарка, и для него, как овчарки, это имя унизительно. Но уж так получилось.
Однажды, когда я преподавал литературное творчество в Университете штата Айова, я вдруг осознал, что Сэнди никогда не видел большое плотоядное животное. Я подумал: если я ему что-нибудь такое покажу, он от восторга потеряет сознание! Я взял собаку в маленький зоопарк, где в клетке жили два черных медведя.
– Эй, Сэнди! – сказал я по пути в зоопарк. – Сейчас ты кое-что увидишь. И кое-что унюхаешь!
Но эти медведи, хотя они находились от нас на расстоянии всего в три дюйма, совершенно не заинтересовали Сэнди. Вонь от них была такая, что сознание едва не потерял я сам. Но Сэнди их, кажется, даже не заметил. Он был занят. Разглядывал людей.
Большинство людей также интересуются людьми. По крайней мере, этот опыт я вынес из своих писательских игр. Поэтому мы поступили очень умно, послав на Луну людей, а не приборы – большинство людей приборами не интересуются. Одна из истин, которую я изрекаю перед начинающими писателями, такова: «Если вы описываете пейзаж, городскую сцену или море, всегда расположите где-нибудь человеческое существо. Почему? Потому что читают вас люди, а им больше всего интересны другие люди. Люди – гуманисты, по крайней мере в своем большинстве».
Незадолго до того, как я отправился из Кейп-Кода на эту встречу, я получил следующее письмо:
Уважаемый мистер Воннегут!
Я заметил объявление о публичной лекции «Добродетельный ученый», которую вы прочитаете в нью-йоркском отделении Американского физического общества. К сожалению, в этом году я не смогу посетить заседание общества. Тем не менее, как физик-гуманист, я был бы признателен вам за печатный экземпляр лекции. Заранее благодарю.
Искренне, ДЖОРДЖ Ф. НОРВУД-МЛ. Ассистент кафедры физики, Университет штата Майами, Корал-Гейблс, Флорида.
Если ассистент Норвуд действительно физик-гуманист, то он являет собой воплощение моего представления о добродетельном физике. Добродетельный физик – это физик-гуманист. Кстати, быть физиком-гуманистом – отличный способ получить две Нобелевские премии вместо одной. Как работает физик-гуманист? Он наблюдает за людьми, слушает их, думает о них, желает добра им и их планете. Никогда намеренно не причинит людям вред. И он не станет помогать политикам или военным, если те хотят причинить вред людям. Если он откроет технологию, которая будет вредна для людей, то никому о ней не расскажет. Он знает, что ученый может быть соучастником самых ужасных убийств. Это же так просто. И так ясно!
Меня пригласили сюда, как я полагаю, главным образом из-за моей книги «Колыбель для кошки». Она все еще в продаже, и если вы поторопитесь и купите ее, то разочарованы не будете. Книга об одном ученом старого образца, который совершенно не интересовался людьми. В разгар жуткой семейной ссоры он задает вопрос о черепахах. Никто из спорящих до этого и слова не произнес о черепахах. Но этот пожилой человек неожиданно захотел узнать: когда черепаха втягивает голову в панцирь, что происходит с ее позвоночником – он сгибается или сокращается?
Этот рассеянный человек, кому совершенно наплевать на людей, открывает форму льда, которая остается стабильной при комнатной температуре. Ученый умирает, но какие-то идиоты завладевают этой субстанцией, именуемой «Лед-9». Они роняют небольшой кусок вещества в море, вся вода на земле замерзает, и жизни на планете наступает конец.
Этот чудесный сюжет я узнал, работая специалистом по связям с общественностью в компании «Дженерал электрик». В те времена я писал рекламные релизы об исследовательской лаборатории, где трудился мой брат. И там я услышал историю о том, как нашу лабораторию еще в начале тридцатых годов посетил Герберт Уэллс. Все в компании «Дженерал электрик» были обеспокоены грядущим визитом, потому что никто не знал, чем можно развлечь великого писателя. И эту задачу поручили Ирвину Лэнгмьюиру, самому важному человеку в Скенектади и единственному нобелевскому лауреату в частном бизнесе. Лэнгмьюир поначалу не хотел этого делать, но потом, повинуясь чувству долга, стал размышлять, что бы предложить Уэллсу в качестве развлечения, чем бы того порадовать. И придумал научно-фантастическую историю, которую, как он считал, Уэллс мог бы использовать в своей работе. Это была история об особой форме льда, который не тает при комнатной температуре. Но Уэллса история не вдохновила. Он вскоре умер, потом умер Лэнгмьюир, а после смерти Лэнгмьюира я подумал: а может, мне самому написать эту историю?
