Сочиняя роман про «Лед-9», я однажды попал на вечеринку, где мне представили специалиста по кристаллографии. Я рассказал ему про лед, сохраняющий стабильность при комнатной температуре. Он поставил свой стакан с коктейлем на каминную полку, сел в кресло-качалку в углу комнаты и в течение получаса сидел, ни с кем не разговаривая и не меняя выражения лица. Затем встал, взял свой коктейль, подошел ко мне и сказал:
– Нет.
«Лед-9» оказался вещью невозможной.
Многие открытия, сделанные за все время существования науки, были не менее отвратительны. Идея «Льда-9» имеет по меньшей мере нравственное измерение, хотя с точки зрения научной это полная чепуха.
Выше я назвал вымышленного изобретателя вымышленного «Льда-9» ученым старого образца. Раньше таких наивных в нравственном отношении ученых было много. Теперь не так. Молодые исследователи очень чутки по отношению к моральным аспектам своей работы. Мой вымышленный старый ученый, кроме всего прочего, задает в романе вопрос: «А что такое грех?» Это была насмешка – словно сама идея греха была такой же устаревшей, как доспехи средневекового рыцаря. Современных молодых ученых, как мне кажется, восхищает и завораживает идея греха. Для них грехом является все, что угрожает планете и жизни на ней.
Когда после Второй мировой войны я работал в «Дженерал электрик», то заметил, что пожилые ученые были, как правило, безоблачными оптимистами, в то время как те, кто только входил в мир науки, страдали от частых приступов сомнений и отчаяния. И последние с большой охотой обсуждали вопрос: а атомная бомба – это грех или нет?
Дэвид Лилиенталь, первый председатель Комиссии по атомной энергии, заявил, что уходит в отставку для того, чтобы иметь возможность свободно говорить, и ученые из «Дженерал электрик» решили пригласить Лилиенталя в Скенектади, чтобы тот рассказал им о бомбе – то, что он знает и что хочет рассказать. Лилиенталь согласился приехать. Молодые ученые сняли кинотеатр, который к приезду Лилиенталя был набит людьми под завязку.
Возбужденная аудитория, с трудом соблюдая тишину, ждала с благоговением и надеждой, которые были сдобрены изрядной порцией страха. Лилиенталь начал, помню, со следующего заявления:
– Прежде всего хочу сказать, что у нас нет никаких оснований для горя и печали.
Затем он рассказал ученым и их женам (молодым женам) об удивительных плодах, какие принесет человечеству использование атомной энергии в мирных целях. Он говорил о шариках, которые покрывают радиоактивным изотопом и загоняют в корпус подшипника – благодаря атомной энергии значительно уменьшается износ как ложа подшипника, так и самих шариков. Рассказал о человеке со злокачественной опухолью горла, размером и формой напоминающей тыкву. Тот уже собирался умирать, но ему дали выпить атомный коктейль, после чего опухоль за несколько дней исчезла. Человек этот, правда, все равно умер, но Лилиенталь и его сотрудники сочли данный эксперимент чрезвычайно перспективным.
Я никогда не видел, чтобы люди покидали кинотеатр в таком подавленном состоянии. «Дневник Анны Франк» кажется беззаботной комедией по сравнению с тем представлением, что устроил Лилиенталь перед этой конкретной аудиторией в тот конкретный вечер в том конкретном городе, где наука являлась высочайшим авторитетом. Молодые ученые и их молодые жены узнали то, что сейчас понимают большинство людей науки – что их руководство чаще всего лишено как моральных ограничителей, так и воображения. Спросите об этом Вернера фон Брауна. Босс заставлял его стрелять ракетами по Лондону.
Тот ученый, которого я изобразил в «Колыбели для кошки», был, конечно, продуктом Великой депрессии и Второй мировой войны. Настроение людей, живших в ту эпоху, можно выразить с помощью двух лозунгов: «Могу!» и «Трудное делаем сразу, невозможное – чуть дольше!»
Вторая мировая была войной против чистого зла. Я говорю это совершенно серьезно. Решать моральные проблемы нужды не было. В борьбе с таким противником все средства хороши. Но, когда война была выиграна, нравственная определенность и связанное с ней бессердечие ушли в прошлое не сразу. Правда, по-настоящему добродетельные ученые перестали говорить «Могу!».
Я считаю не вполне подходящим делом заниматься здесь морализаторством. Морализаторство – вообще не мой стиль. Но люди, особенно выходцы из университетов, все чаще и чаще желают, чтобы лекторы, обращающиеся к ним, в конце своих лекций обязательно акцентировали проблемы морали.
Один из величайших провалов в моей карьере лектора случился прошлым летом в Университете Вальпараисо, штат Индиана, где я говорил перед конференцией издателей и редакторов университетских газет. Я произнес огромное количество забавных шуток, но аплодисменты в конце были жидковаты. Вечером я спросил пригласивших меня людей – не оскорбил ли я чем-либо аудиторию. Они ответили, что от меня ждали морализаторства. Меня и пригласили-то как моралиста.
Поэтому сейчас, когда говорю со студентами, я читаю им мораль. Объясняю им, что нельзя брать больше, чем нужно, нельзя жадничать, убивать, даже в целях самозащиты. Нельзя загрязнять воду или атмосферу, нельзя работать на людей, загрязняющих воду или атмосферу, потому что вода и воздух – наше общее достояние. Я предостерегаю своих слушателей от совершения военных преступлений, а также от помощи тем, кто подобные преступления совершает. И эти моральные истины хорошо усваиваются, а потом звучат и в том, что молодые люди говорят друг другу.
Недавно меня навестил мой старый приятель по Скенектади:
– Почему с каждым годом все меньше молодых американцев идут в науку? – спросил он.
Я предположил, что молодежь все еще находится под впечатлением Нюрнбергского процесса. Молодые люди боятся, что карьера ученого слишком легко может подвести их к совершению военных преступлений. Они не хотят трудиться над созданием новых видов оружия. Не желают делать открытия, которые приведут к совершенствованию методов убийства. Отказываются работать на корпорации, загрязняющие воду и атмосферу и посягающие на прочие формы нашего общего достояния. Поэтому молодежь идет в иные сферы деятельности. Если они и становятся физиками, то столь добродетельными, что к физике их занятия не имеют ни малейшего отношения.
Студенты Мичиганского университета в Энн-Аброр подняли страшный шум, узнав, что их университет участвует в разработке секретной правительственной программы. Я говорил с ними по поводу их протестов, какие были организованы против нанимателей из компании «Доу Кэмикалс», производящей в том числе напалм. Моя точка зрения состояла в том, что нападать на этих людей, все равно что нападать на швейцара или билетера в театре. Они ни за что не отвечают. И я привлек их внимание к тому факту, что за пару лет до этого, когда в Гарварде развернулись протесты против компании «Доу», сам изобретатель напалма общался со студентами, находился в самом центре их толпы, но нимало не пострадал. Во всяком случае, никаких сведений о том, что ненависть студентов к напалму отразилась на его здоровье, я не нашел. Это было любопытно с моральной точки зрения, хотя, говоря об этом со студентами, я не хотел убедить их в том, что этому человеку все-таки следовало устроить головомойку. К тому же единственного ответа на вопросы у меня у самого не было.
