– Розмари, – обратился я к девушке, – а где вы живете?
– В общежитии, недалеко отсюда. Хотите посмотреть?
И мы с Вэнсом отправились к ней. По пути остановились посмотреть на корт для сквоша, сделанный из бетонных блоков – без сомнения, еще в колониальные времена. Стены корта огнем бронебойных снарядов были превращены в швейцарский сыр. У дверей стояла маленькая девочка, без одежды, с рыжими волосами. Она выглядела сонной, и свет резал ей глаза.
– Здравствуй, отец! – сказала она.
Похоже, весь Оверри вышел на прогулку – люди шагали по обеим сторонам улицы в колонну по одному. Колонны двигались по кругу навстречу друг другу. Большинству из нас пойти было некуда. Мы были полным тревоги центром точки на карте; точка эта называлась Биафрой и с каждым днем становилась все меньше.
Мы прошли мимо ряда чистеньких бунгало. Здесь жили чиновники правительства. Возле каждого дома стояла машина – «Фольксваген», «Опель», «Пежо». Машины были частными. Бензина было вдоволь, потому что биафрианцы построили в джунглях небольшие, но эффективные нефтеперерабатывающие заводики. С аккумуляторами, правда, возникали проблемы, а потому большинство частных автомобилей заводили, толкая.
Снаружи одного из бунгало стоял «Опель Универсал» с полным багажником пакетов, а также кроватью и детской коляской на крыше кузова. Хозяин проверял, надежны ли завязанные им узлы, его жена стояла рядом с ребенком на руках. Люди собирались в семейную поездку. Поездку в никуда.
Мы их подтолкнули.
Солдат приветствовал нас с Вэнсом салютом и сияющей улыбкой.
– Comment ёca va? – сказал он, приняв нас почему-то за французов. Как французы, мы ему нравились. Франция прислала в Биафру кое-какое оружие. То же сделали Родезия и Южная Африка, а также, думаю, Израиль.
– Мы примем помощь от любого, – заявил генерал Оджукву, – и не важно, как они объясняют свою помощь. Как бы вы поступили в нашем случае?
Розмари жила в общежитии, в комнате двенадцать на двенадцать футов, с пятью младшими сестрами и братьями, которые приехали навестить ее на Рождество. Сама Розмари и ее семнадцатилетняя сестра спали на кровати. Остальные расположились на полу, на матах. Всем было хорошо. Еды было вдоволь. На подоконнике было сложено около двадцати фунтов батата. Чтобы жарить его, имелась кварта пальмового масла.
Пальмовое масло, так уж получилось, было одним из двух видов ресурсов, которые много лет назад побудили белого человека колонизировать эти места. Другой ресурс был еще более ценен, чем пальмовое масло. Это рабы.
Подумайте только: рабы.
Мы спросили сестру Розмари, сколько времени она тратит на свою прическу и помогает ли ей в этом кто-нибудь. На голове у нее было четырнадцать косичек, торчащих в разные стороны. Но не только это: голову ее крестообразно пересекали выбритые полоски, которые формировали ромбы вокруг мест, откуда торчали косички. Голова представляла собой сложную конструкцию – как русское пасхальное яйцо.
– Нет, мне бы никогда это не сделать самой, – ответила она. Каждое утро ей помогали родственники. На это уходил целый час.
Родственники.
Розмари была хорошенькая, невинная пышечка, впервые в жизни оказавшаяся в столице. Ее деревню пока не сожгли и разграбили, родственников не разнесло ветрами войны по всей стране. В комнате царил мир и изобилие.
– Мне кажется, мы самые счастливые люди в Биафре, – улыбнулась она.
Розмари еще сохранила в себе детскую пухлость.
Сейчас, когда я пишу эти строки, по радио передают, что, когда нигерийцы захватили город, было много случаев изнасилования, и одну женщину, которая сопротивлялась захватчикам, они облили бензином и подожгли.
Я лишь однажды плакал по Биафре – через три дня после возвращения, в два часа ночи. Полторы минуты издавал гротесковые лающие звуки – вот и все.
Мириам говорит, что она еще не плакала. Она достаточно закалена.
Вэнс рыдал один раз, но еще в Биафре. Маленькие дети ухватились за наши пальцы и перестали плакать. И тогда расплакался Вэнс.
В общежитии жили раненые солдаты. Покидая комнату Розмари, я споткнулся на пороге, и раненый солдат, лежавший в коридоре, радостно произнес:
– Мне очень жаль, сэр!
Это было формой вежливости, которую я не встречал за пределами Биафры. Когда случалось мне сделать что-нибудь нелепое или неловкое, биафрианцы говорили: «Мне очень жаль, сэр!» И им было искренне жаль. Сказавший это был на моей стороне, а на противоположной находилась враждебная нам Вселенная, полная мин-ловушек.
В коридор вышел Вэнс и уронил колпачок от камеры.
– Мне очень жаль, сэр! – вновь произнес солдат.
Мы спросили его, ужасна ли жизнь на фронте.
– Да, сэр, – ответил солдат. – Но ты напоминаешь себе, что ты – храбрый солдат Биафры, и остаешься в окопе, сэр.
В тот же вечер в нашу честь дал обед министр образования доктор Ифегву Эке и его жена. Они были женаты всего четыре дня. У него была степень доктора Гарвардского университета. У нее – докторская степень Колумбийского. На обеде присутствовали еще пять гостей. У них у всех также были докторские степени.
Мы сидели в бунгало. Шторы были задернуты. В комнате стоял современный датский сервант, на котором были расставлены оригинальные африканские резные скульптуры. Был здесь и стереофонический проигрыватель размером с товарный вагон, который играл музыку Мантовани. Помню, что-то сентиментальное, кажется, «Рожденный свободным».
Подавали канапе и немного бренди – чтобы развязались языки. На обед был фуршет, включавший в себя мясо маленькой местной антилопы. Все было ужасно, как обычно на подобных вечеринках: гости говорят о чем угодно, но только не о том, что у них на уме.
Справа от меня сидел доктор С.Дж. С. Куки, получивший ученую степень в Оксфорде. Теперь он – управляющий провинцией Опобо. Доктор Куки изможден до крайности. Глаза его постоянно красны. Провинция Опобо перешла в руки нигерийцев несколько месяцев назад.
Прочие гости весело щебетали, а я подыскивал тему, которая позволила бы и нам с доктором Куки вволю поболтать. Но все, о чем я мог подумать – жуткая реальность сегодняшнего дня. А не спросить ли мне доктора, не была ли причиной тому, что нигерийцы убили так много биафрианцев, заносчивость местных интеллектуалов? Хотелось также спросить, а не глупо ли я поступил, поддавшись обаянию генерала Оджукву? Не является ли он еще одним несгибаемым вождем, чья слава и святость сияют тем ярче, чем больше людей умирают с его именем на устах?
Но я превратился в кусок бетона – как и доктор Куки, промолчавший весь остаток вечера.
После вечеринки мы немного выпили в комнате Мириам. Дизельный генератор, освещавший Оверри, на ночь отключили, и мы зажгли свечу.
Мириам не преминула прокомментировать мое поведение на вечеринке.
