– Нет-нет-нет! – взмолился Эрл. – Мам, не надо, пожалуйста! Я сдаюсь!
– Только не атомную бомбу! – выдохнул Гарри в ужасе.
– Атомная бомба готова, – с мрачной решимостью сообщила мать и направила бомбардировщик на главное депо. – Уииииииу! Пошла!
И она с размаху села на конструкцию.
– БАБАХ!
А потом она преспокойно слезла и удалилась, пока Эрл приходил в себя.
Когда, усталый и опустошенный, он наконец вылез из подвала, то обнаружил в доме одну Эллу. Жена с оторопелым видом сидела на диване, вытянув ноги перед собой и глядя в стену.
– Где мама? – спросил Эрл.
В его голосе не было гнева, только шок.
– В кино пошла, – ответила Элла, не поворачиваясь. – Велела таксисту ее ожидать.
– Блицкриг. – Эрл помотал головой. – Уж если она разозлилась, спасайся кто может.
– Она уже не злится, – сказала Элла. – Она выпорхнула из подвала, напевая, как птичка.
Эрл пробурчал что-то, переминаясь с ноги на ногу.
– М-м? – Элла вопросительно посмотрела на него.
Эрл покраснел и расправил плечи.
– Я говорю, наверное, я сам напросился. – И он снова пробормотал что-то нечленораздельное.
– М-м?
Эрл откашлялся.
– Я говорю, извини, что тебя сегодня подставил. Иногда я все-таки туго соображаю. Мы еще можем успеть в кино. Хочешь со мной пойти?
– Дроссель, это ж просто блеск! – выпалил Гарри Зеллербах, влетая в комнату. – Одуреть можно!
– Что там?
– Смотрится правда как после бомбежки! Серьезно! Если сфотографировать и показать, всякий скажет: «Да это настоящее поле боя». Я сейчас сбегаю в магазин, возьму пулеметы из наборов для авиамоделей, приделаем их к паре твоих поездов! И в защитный цвет перекрасим! И у меня для тебя найдется полдюжины «першингов» в нужном масштабе!
Глаза Эрла на секунду загорелись восторгом, как иногда вспыхивает на короткий миг фитилек только что выключенной лампы накаливания.
– Нет, Гарри, давай-ка выбросим белый флаг и закончим на сегодня. Знаешь ведь, что генерал Шерман говорил о войне. Я лучше постараюсь заключить почетный мир.
Моя родная, моя ненаглядная жена, урожденная Эми Лу Литтл, досталась мне из девичьего бюро – благоуханного цветника, где девушки, мечта одинокого мужчины, склоняют хорошенькие головки над пишмашинками.
Эми Лу Литтл была симпатичная, уверенная в себе выпускница бирмингемского секретарского училища. В характеристике моей будущей жене написали, что она печатает быстро и аккуратно, и агент по найму завода металлоизделий «Монтесума» предложил ей очень хорошее жалованье с условием, что она переедет в Питсбург.
В Питсбурге мою будущую жену отправили в девичье бюро завода металлоизделий «Монтесума», где ей выдали наушники, диктофон и электрическую пишущую машинку. Посадили ее рядом с мисс Нэнси Хостеттер, начальницей секции С девичьего бюро, которая проработала здесь двадцать два года – на год больше, чем Эми жила на свете. Мисс Хостеттер, тетка рослая, крепкая, как лось, и очень правильная, печатала фантастически быстро и аккуратно. Она велела Эми относиться к ней как к старшей сестре.
Я тоже работал на заводе металлоизделий «Монтесума», одинокий и неустроенный улещиватель невидимых клиентов. Они писали на завод, а мы, двадцать пять сотрудников отдела, отвечали им компетентно и благожелательно. Я не видел клиентов, клиенты не видели меня, и никто не предлагал нам обменяться фотокарточками.
Целый день я говорил в диктофон, а курьеры относили пленки в девичье бюро, где я ни разу не бывал.
В бюро работали шестьдесят девушек, по десять в секции. Стенды в кабинетах утверждали, что девушки – в полном распоряжении всякого, кто имеет доступ к диктофону, и почти каждый нашел бы в бюро подругу себе по вкусу. Там были молоденькие и незамужние, как моя будущая жена, были искушенные красавицы с фигурой киноактрис, дородные матроны и несгибаемые старые девы вроде мисс Хостеттер.
По стенам девичьего бюро, выкрашенным в приятный зеленый цвет, висели картины из сельского быта, в воздухе плыла рапсодия девичьих духов и музыки с пластинок Андре Костеланеца и Мантовани. С утра до вечера в ушах у девушек звучали записанные на диктофон голоса мужчин – сотрудников «Монтесумы».
[7]
Однако мужчины присылали только свои голоса, без лиц, и всегда говорили исключительно о деле. К девушкам они обращались «оператор».
«Молибден, оператор, – произнес голос в наушниках Эми. – Пишется м-о-л-и-б-д-е-н».
Глухой бостонский выговор резал Эми слух – словно бьют в надтреснутый колокол. Это был мой голос.
– Дзень-брень, – сказала Эми моему голосу.
«Впрочем, в комплектацию агрегата входят силиконовые сальники. С-и-л-и-к-о-н-о-в-ы-е, оператор».
– Можешь не диктовать по буквам, – ответила Эми. – Я уже полгода работаю в этом дурдоме, так что про силикон знаю все.
«Искренне ваш, – продолжал мой голос. – Артур К. Уитни-младший, секция связи с покупателями, отдел продажи бойлеров, отделение крупногабаритной техники, кабинет четыреста двенадцать, здание семьдесят семь, питсбургский завод».
Эми отпечатала внизу листа: «исп. А. Уитни, печ. Э. Литтл», вытащила копирку, положила экземпляры в свой лоток для исходящих и убрала мою запись с диктофона.
– Почему ты никогда не заглядываешь в девичье бюро, Артур? – спросила моя будущая жена мою запись. – Мы бы встретили тебя как Кларка Гейбла. Мы бы почти любого мужчину так встретили.
Она взяла из своего лотка для входящих следующую запись и обратилась к ней:
– Давай, красавчик. Растопи сердце холодной девушки из Алабамы. Вскружи мне голову.
«Шесть экземпляров, оператор, – произнес новый, скрипучий голос в ухе Эми. – Мистеру Гарольду Н. Брюстеру в отдел шарикоподшипников машиностроительной корпорации Йоргенсона, Лансинг пять, Мичиган».
– А ты дядька с огоньком, да? – спросила Эми. – Что вам всем так горячит кровь – неужели бойлеры?
– Ты что-то сказала, Эми? – Мисс Хостеттер сняла наушники. Она была рослая и не носила украшений, только золотую булавку «Двадцать лет на заводе». Сейчас она смотрела на Эми с угрюмой укоризной. – Что у тебя опять не так?
