– Привет, это Сага.
– Я уже помыла руки.
– Ты там печешь что-то?
– Шоколадный кекс!
– Наверняка вкусный.
– Да, – тихо сказала Пеллерина.
– О чем задумалась?
– Папам тоже можно плакать.
– Конечно! А почему ты об этом заговорила? Папа что, грустит?
– Да.
– Не знаешь почему?
– Он не хочет говорить.
– Ну, попробует пирога – повеселеет.
– Ага.
* * *
Ранди снимал студию у старого друга, который на время приостановил деятельность своей рекламной фирмы. Кое-какое оборудование так и стояло в помещении или было сложено в картонные коробки, громоздившиеся вдоль стен. Студия располагалась в грязно-желтом кирпичном строении в Вестерберге, давшем приют разным ателье вперемешку со строительными и мебельными фирмами, зубными и гинекологическими кабинетами, инвестиционными компаниями и автомастерскими, где меняли покрышки.
На огромном грузовом лифте Сага поднялась на верхний этаж и прошла по коридору к старой фотостудии.
– Не столкнулась с курьером из пиццерии? – спросил Ранди, обнимая ее.
– Нет.
Ранди служил в полиции, но его страстью была фотография. Сагу он фотографировал при каждой их встрече. Двенадцать снимков малого формата.
Единственной мебелью в обиталище Ранди была двуспальная кровать. Она стояла в ателье, соседствуя с камерой на штативе, рефлекторами и фонами.
За большими окнами царила темнота.
Сага и Ранди сели на кровать, под свет торшера, и принялись есть пиццу, запивая ее вином из кофейных кружек.
Ранди потянулся за коробкой с вином, стоявшей на черном ящике с осветительным прибором, и наполнил кружки.
– Я могу остаться до двенадцати, – сказала Сага, скармливая Ранди кусок пиццы из своих рук.
Ранди усыновили, к своим новым родителям он приехал из Китая, но поддерживал контакт с биологической матерью, которая и теперь еще жила в Юйси, в Юньнане. Он вырос на Лидингё и пять лет назад окончил Полицейскую академию.
На стенах висело уже несколько портретов Саги, сделанных с такой любовью, что тончайшие волоски на ее теле словно светились.
Возле кровати лежало несколько карандашных эскизов: у Ранди была новая идея – уложить Сагу в большую гептаграмму из вишен и сфотографировать сверху.
Сага подняла один из эскизов и стала рассматривать его на свет.
Ранди изобразил ее лицо в виде овала с крестом, а вишню рассыпал звездой с семью лучами.
– Это древний символ творения, те самые семь дней, – объяснил Ранди. – Бог создал мужчину и женщину на шестой день… и сделал их владыками над всеми зверями.
– Изначально равными.
– Не обязательно воссоздавать именно эту картину… Можешь показать средний палец этой легенде о творении. Привет Ай Вейвею
[14].
– Да ну, – улыбнулась Сага.
– Или давай просто съедим всю вишню.
– Ну хватит. Давай начнем, это же здорово.
Ранди рассыпал вишню по полу и принялся расставлять камеру, экраны-отражатели и зонты для работы со светом. Сага сняла джинсы и повесила их на штатив. Расстегнула молнию старой адидасовской куртки и подошла к высокому зеркалу, прислоненному к стене.
Не замечая, что Ранди замер, она сбросила куртку на пол и стащила с себя потертую футболку. Ранди не мог оторвать от нее глаз; Сага, в одних трусах, красила губы и соски вишнево-красной помадой.
Что-то со стуком упало на пол, и Сага подняла глаза. Ранди пробормотал: “извини” и нагнулся за тяжелой деталью штатива.
– Тебе не холодно? – хрипло спросил он.
– Пока нет.
– Скоро будет жарко, лампы накалятся.
Сага завинтила помаду, сняла трусы и, следуя указаниям Ранди, легла посреди звезды так, чтобы красные соски вписались в линию из вишен.
В прошлые выходные она фотографировала Ранди голым, с ангельскими крыльями за спиной и бутылкой кальвадоса в руке.
Ранди укрепил камеру на пантографе. Приспособление каталось по специальным рельсам на потолке, позволяя делать фотографии сверху. Забравшись на верхнюю ступеньку стремянки, Ранди посмотрел на Сагу, слез и отставил лестницу в сторону.
– Ну что, готова к первому снимку?
– Мне лежать вот так?
– Какая же ты красивая, просто безумно. – Ранди обхватил черную резиновую грушу на конце спускового тросика.
Он забрался на лестницу, прокрутил пленку вперед, снова спустился, убрал лестницу и переставил одну из студийных ламп и серебристый экран.
– Хорошо, – пробормотал он. – Лучше и быть не может…
Сага чуть приподняла колено.
– Хорошо, отлично, оставь так.
– Ты придешь к папе и Пеллерине на День Люсии?
[15]
– Я уже говорил: с огромным удовольствием. – Ранди продолжал щелкать затвором.
Теперь он как будто смотрел в себя, он уже видел готовую фотографию, видел белую кожу Саги, видел, как сияет ее красота в звезде из вишен. Ребра рисовались под кожей, как мелкие дюны, а светлые волосы на лобке отливали теперь не латунью, а стеклянным блеском.
Ранди сделал последний снимок. Сага поднялась и доела остававшиеся в миске ягоды. На спине у нее после твердой подложки остались красные отметины.
– Прелюдия скоро закончится? – спросила Сага.
– Кажется, да.
Отодвинув торшер, Сага легла на кровать и стала ждать, пока Ранди соберет последние провода. У нее еще оставалась пара часов до похода в рок-клуб. Ранди сел на край кровати и стянул с себя футболку. Сага перевернулась на спину, и он стал целовать ее в шею и грудь.
Сага чуть раздвинула ноги и закрыла глаза, но все равно кожей ощущала его обжигающий взгляд. Ранди целовал ей живот и бедра; она чувствовала его влажное дыхание, чувствовала, как мягко и ритмично скользит его язык.
Сага растворилась в его теплом нежном дыхании.
Пощелкивал раскаленный металл галогенных ламп.
Сага положила руку на колючий “ежик” Ранди; тот задышал чаще. Пульсирующий жар растекался по всему телу.
– Медленнее, – прошептала она.
Ранди продолжил покрывать ее невесомыми поцелуями, чуть сдвинулся в сторону и не заметил, как сбил ногой торшер. Сага увидела, как торшер валится на пол, почувствовала, как дернулся Ранди. Лампа упала на пол и погасла.
