И уже не раз тесть намекал ему, князю Никите, что вот уйдет, мол, князь Лыков на покой, и ты-де займешь его место. Но надо бы показать себя перед царем-то… Да и в товарищах-де ты у царя не хаживал…
— Он пишет в грамотах, чтобы ты, государь, направил к нему послом Тухачевского, — с расстановкой, солидно заговорил Шереметев, как и подобало в его возрасте и положении первого боярина в государстве. В этом он подражал, не замечая сам того, уже давно покойному князю Федору Ивановичу Мстиславскому. И он даже стал походить на него внешне: в походке, медленной и важной. Значительность явилась во всей его фигуре, жестах и словах. Замашкам же того и мелким привычкам он придал свой штрих. И взгляд был у него из-под бровей и никуда, сквозь собеседника смотрел, его не видел, будь то боярин в думе, дьяк или простой дворовый холоп. — Тот приглянулся ему чем-то, — повернул он опять разговор в деловое русло, недовольный, что все зубоскалят и попусту тратят время.
— Нет, Тухачевский нужен мне! — сразу же запротестовал князь Борис, на его старческих щеках проступил румянец. Он мгновенно скинул маску обиженного, испугался, что у него отнимут задуманное и начатое дело, на которое он ухлопал уже много сил.
— Ладно, оставим тебе твоего Тухачевского! Ха-ха-ха! — засмеялся Михаил Федорович на его горячность, одарив его благосклонным взглядом из-под густых ресниц. — За него ходатайствует и Пронский! Уж вы его поделите как-нибудь! А то у двух нянек дитя всегда беспризорное!
— Пищального мастера и кожевников ему подавай еще! Каков, а! — промолвил с возмущением, молчавший до сих пор Иван Романов, дядька царя.
— Да! Не перечтешь всего, что просит! — не сдержался и скатился на сердитый тон теперь уже и князь Борис на все те же просьбы Алтын-хана. — А дань?.. Соболишки худы, и те, государь, берет с твоих же ясачных! Хм! А что обещает — и малую долю не выполнит!
— Да, с ним вышла промашка, — согласился Михаил Федорович. — Пусть гоняет коней на торги под наши города, и на том его хватит!
— И его ближние тоже попрошайничают в грамотах! — подлил еще больше масла в огонь Шереметев. Он уже договорился с Лыковым настроить царя на то, чтобы тот вынес это дело на боярскую думу, а там бы отказали Алтын-хану. И то, что уходит к хану на жалование, можно будет пустить на вот такое дело, как поход Тухачевского. От него ожидали больше прибыли.
Вот так они, собравшиеся, вершили дела государства «семьей». Или, как ходили разговоры в народе, они держались «кикой»…
Время клонилось уже к вечеру, темнело, когда Яков вышел как обычно из приказных палат, где он просидел полдня все с тем же Петькой Стеншиным. Он направился к выходу со двора и тут в сумерках столкнулся с каким-то малым.
— Дружинка?! — невольно вырвалось у него; он сразу узнал суховатую фигуру подьячего и его жиденькую бородку, обрамленную собольими хвостами меховой шапки.
Огарков остановился, посмотрел на него, не выказав ни малейшего удивления. Его бесцветные глаза спокойно взирали на него, на Якова, и ничего не выражали.
Яков хотел было протянуть ему руку, но передумал, заметив его холодный взгляд.
— Ну, как? — смущенно спросил он его.
Дружинка пожал плечами как-то так, будто хотел что-то стряхнуть с себя, шагнул в сторону, обошел его, загораживающего ему дорогу, и также молча двинулся к зданию, где находился Поместный приказ.
Яков проводил взглядом его сутуловатую фигуру и пошел по Спасской улице к выходу из Кремля.
Дома он рассказал Аксинье об этой встрече. Та выслушала его и посочувствовала жене Дружинки, маленькой и робкой женщине. Ту редко видели в Томске-то на улице.
А он, чтобы забыть встречу с подьячим, разбередившую в нем воспоминания о Сибири, стал описывать ей хоромы князя Петра.
— Может, и мы будем жить когда-нибудь так? А, Яша? — спросила вдруг Аксинья его.
— Нет, никогда.
Глава 16. Поход в Ачинскую землицу
Прежде чем Тухачевский успел покинуть Москву, уже был запущен механизм государевой машины. Из приказов по городам полетели грамоты, а следом за ними отправились князь Федор Хилков и дьяк Василий Яковлев до Переславля-Залесского. Потом им предстояло ехать до Ярославля, далее по Сухоне и Вычегде, затем через Кай-городок и Урал до Тобольска, тем обычным путем по рекам, каким ездили в Сибирь. Им надо было собрать с двенадцати городов цареву повинность: по 10 лат с города, по 10 шишаков, мушкетов, и всего того, что потребно было войску Тухачевского. Все это доставить в Тобольск и отдать Тухачевскому по росписи. Для похода Яков запросил из Тобольска 300 боярских детей и казаков и 100 служилых татар. Он брал и с Тары 100 человек, еще 200 служилых обязана была поставить ему Тюмень. А в Томске, когда он туда прибудет с войском, его должны были ждать 200 человек, готовые к дальнему походу. Велено было присоединиться к нему также небольшому числу служилых из Кузнецкого острога, всего 20 человек, и 50 из Красноярска уже на пути в Киргизскую землю. Князь Борис дал добро и на то, чтобы Тухачевский сам определил место, где поставит острог. Лишь бы то место было крепкое и прибыльное государевой казне. По совету Якова же был принят маршрут похода и время выхода из Томска: мимо Кузнецка, далее через Чойские горы, по последнему зимнему пути, когда киргизам на конях некуда будет бежать, как то советовал ему Федькин отец, старый сотник.
Государевым указом Якова назначили вторым воеводой на Тару, к Василию Чеглокову, и ему следовало отправиться из Москвы сразу же за князем Хилковым. Приехав же на Тару, он должен был принять по описи город от Федора Борятинского. По новой должности, воеводской, он получил и солидную прибавку к своему окладу: еще 200 четей поместной земли, и этим обрадовал Аксинью. А перед самым отъездом он снял для своих домашних новый двор, в два раза больше прежнего.
В тот год как раз происходила смена воевод по всем сибирским городам. И в Сибирь один за другим потянулись длинные санные обозы с припасами и холопами. Новые воеводы ехали с семьями, тащили за собой кучами родственников, чтобы там расставить их на прибыльные места, где был погуще сибирский нажиток. И такие их переезды обычно наполняли города, села и ямы стонами и проклятиями по всему сибирскому тракту, вдоль пути следования воеводских обозов. И мало отличались они от переезда того же князя Михаила Темкина-Ростовского, когда тот, едучи на воеводство, только в одном яме на Сухоне доправил силком сверх положенных ему 20 подвод, еще 16 на себя, да кормовых денег сверх того на 60 своих дворовых. А за ним проследовали обозы князей Федора Борятинского, Андрея Волконского, Данилы Гагарина, стольника Бориса Пушкина и других воевод. И они ни в чем не уступали тому же Темкину-Ростовскому, отличившемуся на Устюге Великом. Тот ночью, по пьянке, вместе со своими холопами, ломал у горожан ворота, грабил дворы, бил посадских и их жен чеканами и плетьми. И в городе, как при нашествии татар, среди ночи набатно ударили во все колокола… И обошлись те «проводы» государевых воевод только одному яму в 68 рублей. Такие деньжищи тот же Федька Пущин не получил бы и за восемь лет тяжкой службы. А до воеводских обозов прошел этап «переведенцев» из 500 холмогорских стрельцов с семьями, которых посылали на службу в Тюмень. И они по дороге опустошили Сольвычегодские посады и деревеньки. Да по каждому году шли еще в Сибирь этапы ссыльных. Так что посадские и крестьяне, заслышав об очередном этапе или смене воевод, тут же отравляли малых, девок, жен и скот по деревням и заимкам, подальше от сибирского тракта, чтобы они пересидели там, пока не схлынет поток служилых государевых людишек.
