В Тобольске Яков расстался с Поярковым и задержался у Пронского. Он решил подождать князя Хилкова. А заодно он хотел узнать у Пронского, сколько служилых получит от него.
— Подожди, приму город, тогда и скажу точно! — ответил на эту его просьбу князь Петр.
В Тобольск все обозы пришли под самый ледоход, едва успели до вскрытия рек. И вольные казаки Пояркова, дожидаясь схода льда, загуляли на целую неделю на кормовые деньги города. Но этого оказалось мало. И они стали вышибать из посадских водку, втравливать во всякие бесчинства и драки здешних казаков.
Но, наконец-то, настал день, Головин и Поярков погрузились со своими казаками на суда. По государеву указу они захватили с собой еще две с половиной сотни человек из Тобольска. Отчалив, они пошли вниз по Иртышу длинным караваном из четырех десятков дощаников.
— Ну, слава богу! — облегченно вздохнул князь Петр, провожая хмурым взглядом их, выйдя за город к пристани вместе с Яковом. Он хотел убедиться сам лично в том, что развеселый этап уходит.
— От такой гоньбы не только ямщики заскучают! — сокрушенно покачал он головой. Теперь заботы о ямской гоньбе по тобольскому тракту ложились на него, о той гоньбе, на которую когда-то рвались многие из-за немалых денег, а сейчас стали бежать с нее вот из-за таких проходов служилых и ссыльных.
Через неделю в Тобольск пришел Хилков с собранным войсковым нарядом. К тому времени Пронский принял город, проверил наличность служилых и вызвал к себе Тухачевского.
— Разбежалась сукины дети как узнали о походе! — развел он руками. — Ну что поделаешь! Я ли тебе не в помощь! Вот…! — стал он костить казаков, ненавидя их с тех пор, как на него и на Якова, еще в Томске, подал извет конный казак Тимошка Иванов: что они-де, вдвоем, неведомо куда девали два пуда хмелю. — Тут с Хилковым из Москвы пришел Ванька Рукин! Здешний боярский сынишко, отпетый негодяй! Ты гляди, он пойдет с тобой в поход! Да у него советчик еще есть, десятник Ивашка Мисайлов, ведомый вор: бит не единожды кнутом здесь на площади!
— Ничего, обломаю рога! — уверенно заявил Яков.
— Ты уже наломался с Огарковым! Пхы-пхы! — насмешливо пыхнул в бороду князь Петр, зная всю историю с подьячим из уст самого же Якова…
Итак, Яков простился с ним и уехал на Тару. Там он принял город по описи от Федора Борятинского и начал готовиться к походу. Он провел смотр служилых, проверил снаряжение и коней, выдал казакам хлебные оклады из государевых запасов, познакомился с боярскими детьми. Но ближе всех по духу ему пришелся ротмистр Иван Снятовский, из староссыльной «литвы», сильный и смелый, с крупным носом и квадратным лбом. В его физиономии, во всей внешности, уж больно много было простецкого и честного. И Яков рассказал ему как-то о своей «мугальской» службе и о том, что был помилован за нее. Ротмистр не остался в долгу и признался ему за чаркой водки, что хотел бы тоже вернуться на родину. За это он был готов правдой служить государеву делу в этом походе.
— Яков, не подведу! Будь спокоен за меня! — пожимая ему руку, заверил ротмистр его в тот день и шепнул, что у него на примете есть свой человек, «иноземец» Степка Голынский.
Так у Якова появился на поход еще один преданный человек, помимо Елизарки и тех двух холопов, которых он нанял.
В начале лета, когда уже подошла пора выступать в поход, Яков стал волноваться: что-то не слышно было о подходе служилых из других городов. А тут еще получил он от князя Петра весточку, что казаки из Тобольска и Тюмени ударили челобитной царю об окладах за прошлый год. Без них-де, как отписали челобитчики, подняться им в поход никак невозможно. И князь Петр, успокаивая его, посетовал, что все придется отложить до следующей весны.
Зима промелькнула быстро. К весне план похода зимой уже был пересмотрен по его же, Якова, совету. Он предложил Москве другой план. По новому плану хлебные запасы из Томска следовало отправить на дощаниках по Чулыму. А конным предстояло идти летом до каменного киргизского городка. Тот же городок стоит как раз посреди той землицы. Идти же в поход летом, поскольку Чойские горы, как верно говорят казаки из Томска, зимой с санным обозом не пройти.
Но служилые из Тобольска и Тюмени пришли в Тару только в конце августа. Да пришло-то их намного меньше от запросных. И уже здесь, в Таре, Яков не досчитался двухсот человек от тех, что были положены ему по государеву указу.
— Иван, ты бездельно шел по сё место целых пять недель! — возмутился он и подступил вплотную к Рукину, когда тот, наконец-то, заявился в съезжую. Уже минуло два дня, как тот привел сюда тобольских казаков, а к нему пришел вот только что. И у него аж зачесались кулаки, казалось, еще немного и он прибьет его, вот этого стрелецкого сотника. — От Тобольска хода сюда всего-то две недели, с простойкой!
— Ты, воевода, здесь новый, а мы живем тут, и не надо так с нами! He-то захромаешь на оба копыта!
— Ты угрожаешь мне?!
Рукин промолчал, подтянул порты, низко свисающие под тяжестью пояса, увешанного оружием, сплюнул сквозь зубы и вышел из съезжей, провожаемый гневным взглядом Якова.
От такой наглости сотника даже всегда выдержанный Чеглоков, и тот сердито хмыкнул: «Хм, однако!»
На следующий день Яков построил все свое войско, провел перекличку служилых по спискам и приказал быть готовыми выступить в поход. Он прошелся перед своим войском, осматривая его, хотел было распустить сотни, но тут из рядов тюменских служилых вышел десятник Степка Распопа и протянул ему бумагу.
— Что тебе?! — сердито спросил его Яков; он уже знал, что приготовили ему тюменские казаки, как донесли ему свои, тарские служилые.
— Челобитная!..
— Засунь ее себе в…!
Ряды казаков дрогнули, по плацу прокатился ропот: «Не возьмешь — и нам не служить! Не пойдем с тобой!»
Чеглоков затоптался рядом с Тухачевским на месте, но ничего не сказал. Он не хотел ссориться с казаками.
— Яков, возьми, — тихо шепнул он ему.
Поколебавшись, Яков все же взял у десятника челобитную и распустил сотни. В съезжей он прочитал вслух челобитную и расхохотался здесь же, при Чеглокове. Тот, заражаясь от него, тоже засмеялся, хотя, скорее всего, им обоим нужно было бы плакать. Казаки жаловались, что лошади их истомны, зимняя одежонка у них поисхудилась, хлебные запасы они не получили и, вообще, писали они, лучше отложить поход до весны, до тепла…
Ох уж эти челобитные. Якову ли не знать все хитрости, что кроются за ними.
— Ладно, отправь на Москву, — велел он дьяку.
Разумеется, он и не собирался дожидаться ответа на челобитную и дал команду выступать в поход. Служилые подчинились, и его войско двинулось на восток, на Барабинскую степь.
Первая группа казаков бежала из его войска уже на третий день, вечером. Беглецы заявились в Тару, но Чеглоков тут же выставил их из города, угрожая государевой опалой, если они не вернутся назад к Тухачевскому. Но те не для того бежали, чтобы поворачивать назад. Они отошли недалеко от Тары и стали лагерем.
