Зачерпнув ладошкой воды за бортом, Федька побрызгал ей на разгоряченное лицо: вроде бы стало прохладнее… А мысли снова все те же, Танька, изба, а не шалаш или палатка, закрутились в его голове, толкали под руку, тянули повернуть назад…
Вниз по течению их дощаник полетел как на крыльях. И они шли от зари и до зари, прихватывали и ночи светлые. Дауры вскоре бросили преследовать их, отстали, загнав впустую своих коней.
В Кумарском остроге Федька не застал ни Степанова, ни Бекетова, не оказалось там и его полковых служилых. Все они ушли вниз по Амуру, на Шингал, в набег на хлебные места. Как раз уже и август подошел к концу. В остроге осталось только с полусотню сторожевых казаков, да еще при них был пушкарь с пушкой. И Федька, не задерживаясь, поплыл дальше вниз по Амуру. После Джеи, реки немаленькой, пошли низинные, все заливные берега. Долина там ударилась с чего-то вширь, ушла в размах, и горы где-то потерялись вдалеке. Не видно было их, лишь пойма широкая была одна. Везде и всюду виднелись острова песчаные. Все ивняком и травами здесь поросло. И журавлей было полно по топям заливным: взлетают важно, неторопливо, как следует хозяевам всех здешних мест…
На тихих заводях, бесчисленных протоках, несметно, косяками, ходили утки. То молодая поросль уже встала на крыло, зигзагами фигуры чертит над водой.
Степанова и Бекетова он догнал в устье Шингала, на песчаном острове, на котором Степанов разместил свое войско.
Онуфрий, встретив его, не удивился, но подозрительно взглянул на него своим шальным глазом, тем, коричневым, зеленым же глядел совсем в иную сторону.
— Почто вернулся? — пожимая ему руку, спросил он его. — Сам же говорил: иду на волок!
— Дауры не пустили, — ответил Федька, не обескураженный его холодным приемом.
— A-а! Ну, тогда зимовать тут придется, — протянул Бекетов. Он был рад, что Федька вернулся назад.
— А это кто еще? — спросил Онуфрий, показав на тунгусов, которых в это время как раз высаживали из дощаника Гринька с Потапкой. — Кого погромил-то? — пытливо заглянул он в глаза Федьке.
— Да никого не погромил! — вскипел Федька, обозлившийся из-за того, что Онуфрий сразу же углядел все… «Вот косоглазый барбос!»…
Они стали препираться. Федька еще цеплялся за что-то, хотя и знал, что «Кузнец» ничего против него личного не имеет. Но отписать воеводе он отпишет, что, мол, Пущин опять захватил каких-то инородцев и, похоже, из тех, которые откупились пушниной от государевых служилых. Вернее, они стали уже государевыми ясачными.
— Ты, Онуфрий, тут власть! — повернул он на дело, смирившись с тем, что с полоном придется расстаться. — И вот тебе челобитная от меня и моих казаков! Послужим здесь, пока не разживемся хлебом!
— Мы идем на Шингал, — заговорил Степанов, и таким тоном, что его невольно слушали; умел он это, умел. — И давай условимся: добудем хлеб — пойдешь на Аргунь-реку, на службу, в свой острог, что ты поставил там… В устье, говоришь, поставил?
Федька молча кивнул головой. Сейчас у него пропало всякое желание снова идти вверх по Амуру, за пять сотен верст, да там же столько еще до Олёкмы, через волок, и еще с тысячу верст по Олёкме. Куда же ему сейчас такие концы. Без хлеба вообще не пройдешь и дня. Когда он доберется туда? Разве что глубокой осенью, под заморозки, когда станет река. Не зимовать же на волоке, без запасов, на одной добыче, что перепадет в тайге… Он не стал ничего больше говорить Онуфрию. Тот понимал отлично все и так, сам побывал в таких вот переделках.
* * *
Войско Степанова запаслось вяленой рыбой. И на десятке дощаников они двинулись вверх по Шингалу, вдоль низинных берегов, поросших кустарником. Тут были луга и буераки, островки и редкие березовые околки. Осину жалкую здесь тоже можно было встретить. Затем пошли одиночные дубы, развесистые и тупые, и снова аралия, тальник, трава, а дальше, вон видно, и болота. Куда не глянешь — везде одно и то же.
Войско разделилось на отряды. И они разбрелись по протокам, стали отыскивать поселения дючеров. По этим местам обитали и шингалы, те тоже сеяли, растили хлеб.
Был конец августа, уже везде пожали хлеб, и вот на этот «сноп» как раз и пришли казаки.
Дощаник Федьки бесшумно скользил по извилистой протоке. Она, широкая, но мелкая, тянулась и тянулась… Уже которую версту отмерили они по ней… А вон уходят от нее куда-то рукава, все узкие и с топким дном. Пожалуй, там дощаник не протиснется… Вот здесь пошел рукав пошире, тут островок, за ним другой. И так верста за верстой тащился их дощаник вверх по реке вдоль берегов безлюдных, по тихим и глухим местам. Порою выходили они на мелководье, и стебли шильника, цепляясь за весла, бег лодки тормозили, ужасно им надоедали… И был момент, они не рассчитали и с ходу врезались в массу хвоща, да так, что только треск пошел щелчками, когда дощаник стал подминать его… Что делается там, на берегу? Не видно было… Вдоль берега тянулся тут тростник и преграждал им взор… Но вот откуда-то дохнуло вроде бы бадьяном: там, видно, травы перезрели, что высохли впустую на корню…
Федька, стоявший у мачты, поднял руку, подал знак гребцам, чтобы сушили весла, а кормчий правил ближе к берегу, туда, откуда доносился галдеж большущей стаи птиц.
«Да, так и есть — грачи!.. Жируют… Значит, где-то здесь селение. И непременно хлеб уже убрали, попрятали по тайникам»…
Сюда Степанов пришел уже не в первый раз. А он-то знает, где искать зерно. Вот разве что они прозевали дозоры шингалов, те остались уже позади и здесь их непременно встретят.
«Как дорогих гостей!» — с сарказмом подумал Федька.
По его команде казаки приготовились, взяли ружья в руки и стали настороженно обшаривать глазами каждый кустик и деревцо на берегу: не качнется ли тальник от чьего-то неверного движения… «Тут не кочевники. Эти злее, дерутся за свое добро!»…
Федька высадил на берег дозором Потапку и Гриньку, и те, спрыгнув на песок, скрылись в кустах. Казаки легонько налегли на весла, и дощаник медленно пошел дальше вдоль берега… Вскоре дозорные вернулись на берег и замахали руками. Дощаник подвернул к ним и уткнулся в песок.
— Вон там поселение, — доложил Потапка Федьке. — Но в округе все тихо! Людей не видно, дыма тоже! Не лают и собаки…
Федька велел четверым казакам сидеть на веслах и сторожить дощаник, а остальным приказал: «Пойдете со мной!»
Подхватив рогатину, он двинулся впереди своего отряда, пошел прямо, продираясь через густой орешник, затем началась сплошь аралия. Тут же повсюду висел мелкий дикий виноград и лез на глаза.
Он сорвал гроздь, покрупнее, бросил несколько ягод в рот и сморщился.
— А кислый-то!.. Тьфу-у! — сплюнул он.
Но вот откуда-то потянуло запахом липы… Да, значит, поблизости есть обширные сухие луга, где сам бог велел заводить пашню… А вон дубовая рощица, и там, похоже, деревня дючеров… Ох, ты! Да тут же можно запутаться в лианах лимонника. И он стал прорубать саблей дорогу сквозь его заросли. И гроздья красных ягод брызнули росой кровавою на землю…
