Ночью, после этого разбирательства, Федька проснулся с чего-то. В землянке было темно. У него болела голова, но странно, такого не бывало даже с похмелья, во рту же было сухо, его мучила жажда. Он хотел было встать с лежака и, поднимаясь, угодил рукой во что-то мягкое, и это мягкое противно засопело… Он ощупал все вокруг себя и понял, что рядом лежит какая-то баба, теплая, податливая… Она тоже проснулась, зашевелилась, на него пахнуло духом немытой бабьей плоти…
— Тьфу ты! Грязная-то какая!
Он поднялся, засветил жирник и огляделся: из темноты, с лежака, на него таращилась гилячка, вроде бы та, вчерашняя…
«Хотя хрен их разберет тут!.. Акарка же заигрывал с ней? Почему же она оказалась у меня-то под боком?»
У него трещала голова. Он ничего не мог сообразить. Сейчас ему было не до бабы.
«Чем-то опоили, что ли?» — вспомнил он, что вечером в землянку приходил тот самый, возмутившийся старик, гиляк, и он, от скуки, долго говорил с ним о чем-то, что с трудом переводил тот же Акарка. Старик угостил его каким-то корешком, уж очень похожим на корешки, что он видел на Шингале, тот самый, вроде бы жень-шень. И Федька, одурев с чего-то, дернул вместе со стариком водки и закусил тем корешком…
Гилячка тоже поднялась с лежака. Заметив его ищущий взгляд, она принесла откуда-то из темного угла землянки деревянный черпак с какой-то жидкостью и протянула ему.
«Опять!» — пронеслось в голове у Федьки, он обозлился и вышиб у нее из рук черпак.
Гилячка спокойно поглядела на него, как на маленького, отошла к лежаку и снова улеглась на него.
— Батя, тебе что? — послышался голос Гриньки с лежака из другого конца землянки.
— Где вода-то?! — зло прорычал Федька.
— Да вот тут, подойди!
Федька подошел к его лежаку и, в полумраке, стоявшем в землянке, разглядел, что там же спит и Акарка; из-под шкур торчали ноги и других казаков, и тут же виднелись несколько черных взлохмаченных головок гилячек: все спали вповалку, на жердях, покрытых шкурами…
Гринька встал, сунул ему в руки ковшик с водой: «На!»
Федька взял ковшик, постоял, раздумывая: Гринька был еще прыщавым, по девкам не ходил даже в остроге… А тут на тебе!.. Он напился, вернулся на свой лежак и завалился рядом с гилячкой. Та уже во всю сопела носом, изредка, по-детски наивно попискивая во сне… Федька отвернулся от нее к стенке, откуда тянуло холодком и свежестью, и можно было дышать, и вскоре опять уснул.
Утром он нашел того, вчерашнего старика и схватил его за грудки: «Ты, образина, что дал-то вчера мне!»
— Сильный, шибко сильный! — стал переводить Акарка лепет старика.
Старик с восхищением глядел на него, ничуть не испугался его напора.
— Карош, карош!.. Ты карош — дети карош!.. Меня нету — она нету, — показал он на гилячку, которая вышла в этот момент из землянки. — Дети нету! Совсем плохо, однако!
Это-то Федька с трудом, но понял.
«Вот поганцы!.. Приняли за какого-то бугая!»
— Чем опоил-то, собака! — взбесился он.
— Собака?.. Собака! — с чего-то обрадовался и закивал головой старик, что-то громко крикнул в сторону соседней землянки.
Оттуда сразу же выполз гиляк, щуплый, на коротких ножках. Не то он был еще юн, не то уже совсем стар, с лицом, обтянутым сухой и тонкой кожицей.
Старик что-то сказал ему.
И мужичок тут же исчез обратно в землянке. Оттуда он выкатился с кожаным ремешком в руках, засуетился, отлавливая одну из собак, шнырявших среди землянок. Поймав какую-то, видимо, ту, которая была нужна ему, так как гонялся именно за ней, он подтащил ее на ремешке к старику.
Старик о чем-то заговорил с Федькой, из чего он понял только, что тот считает его теперь своим сородичем.
— Ах ты — тестюшка сыскался!.. — продолжал возмущаться Федька.
А тем временем старик махнул рукой мужичонке, и тот, подтянув к себе упирающегося пса, всадил ему прямо под сердце нож. Затем он быстро выхватил нож и, припав губами к свежей ране пса, стал пить его кровь…
От такого зверства Федьку передернуло всего. Он лязгнул зубами, замолчал, но все же наблюдал за происходящим, судорожно сглатывая противную слюну и гадая, чем же закончится все это.
Пес же заскулил, стараясь вырваться из рук гиляка, конвульсивно задергал лапами. Но его мучитель, ловко зажав его голову под мышкой, чтобы он не достал его зубами, продолжал свое варварское дело: сосал и сосал, причмокивая, как младенец у материнской груди. И пес прямо на глазах обмяк, как пузырь, из которого выпустили воздух, и быстро затих…
Гиляк, высосав из него всю кровь, сплюнул большой кровавый сгусток и положил пса на землю между стариком и Федькой. И старик, показав на уже дохлого пса, выразительно, помогая пальцами, объяснил Федьке, что они теперь связаны кровной клятвой до конца своих дней…
Из того улуса Федька убрался в тот же день, и уже не заглядывал туда больше никогда, а если было нужно, то посылал за ясаком казаков. Те же, уходя в тот улус, обычно втихомолку посмеивались над ним.
Федька вернулся с отрядом в Косогирский острожек и привез с собой Широнку. Степанов и Бекетов уже были там. Они прочесали тоже другие поселения гиляков и наказали виновных, у кого нашли пожитки убитых казаков.
* * *
Зима в Косогирском острожке прошла спокойно. Они не голодали: к зиме навялили много рыбы, ходили промыслом и на диких оленей; кабаны, оказалось, водилась тоже здесь.
Амур вскрылся в первых числах мая. Весенним половодьем затопило пойменные острова, и лишь торчали всюду из воды деревья. Мутным потоком, ужасной ширины, катилась река и несла, несла лед… Но он сошел быстро.
От высохшей земли повеяло теплом, а вместе с ним проснулся хмель в головах у казаков. И Федька тоже надышался им: он собрался идти с ними на низ Амура.
Степанов, узнав об этом, вызвал его к себе в избу.
— Федор, я тебе не враг, но Лодыжинскому отпишу, — по дружески предупредил он его, спрятал от него глаза, стал копошиться что-то в своих вещах, без надобности перекладывать с места на место доспехи. Ну, казаки-то рвутся туда ясно зачем: «Дон» хотят завести на Амуре!.. А ты-то? У тебя ведь в Якутске жена, дочь с зятем! Говорил, что уже внуки появились! Выкинь эту дурь из головы!
Федька считал почему-то «Кузнеца» тупее, а тот… «Вот, дьявол, догадался!»
Да, да! — как будто прочитал его мысли Онуфрий, потряс пальцем у него перед лицом. — Ты верно мыслишь: богатством весь Амур не стоит земли гиляков! Глянь, такой казны я не собирал в жизни еще ни разу! Сто двадцать сороковок
[91], а черные лисы, выдры!.. И все за один заход!
