«Обманно слово его! Хитрый!» — вспомнил Федька слова Козицына и переглянулся с ним. И тот кивнул в знак согласия ему головой, как бы напомнил об этом.
— Моя твоя не знает! — перевел Акарка слова Зелемея, когда тот показал на Федьку, сразу выделив его из всех присутствующих в избе. — Твоя от белого царя! Моя его слушает!..
«Все вы, поначалу-то, слушаетесь!» — мелькнуло у Федьки.
— Переведи ему, спроси, зачем пришел! Не для того же, чтобы сказать, как он любит белого царя! — велел Федька Акарке.
Акарка не успел и рта открыть, как тут заговорил один из спутников Зелемея, тот, что был старше всех, седой уже, старик. Заговорил он на ломаном русском языке.
— Куликан, моя! — заявил старик. — Кукигир пришел, очень худой люди!.. Побить казак хочет! Так стоят! — показал он на пальцах, что ку-кигиры разбили стойбища в двух днях отсюда. — Не ходи казак Якутск, однако! Ой-ой, плохо!..
Он что-то сказал Зелемею, и тот согласно закивал головой.
По тому, как слушал Зелемей этого старика, Федька понял, что тот весьма уважаем среди сородичей.
Он поднялся из-за стола, подошел к Куликану, пригласил его и Зелемея сесть на лавку, сел опять рядом с Козицыным за стол, спросил гостей о здоровье. Затем он достал клягу с водкой, налил всем по чарке, досталось и Акарке тоже.
Поблагодарив Зелемея и Куликана за вести, он велел Гриньке и По-тапке проводить гостей до ворот из острога.
Отряд Потапки, из пятидесяти казаков, все с самопалами, да еще сабли у каждого, за поясом ножи, вышел к стойбищу Зелемея.
С десяток юрт, берестяных, рассыпались в замысловатом беспорядке. Все в стойбище унылым было, голым, по-нищенски… Но нет, вон там одна из юрт покрыта шкурами, а около нее торчит оленья упряжка. Над юртой, на шестке, болтался по ветру кусочек какой-то облезлой шкурки.
Да, это была юрта Зелемея, главы рода, об этом кусочек шкурки говорил.
И тут из-под сугробов вдруг выскочили собаки, да с лаем кинулись на них, на чужаков.
Потапка свистнул им, прищелкнул языком, точь-в-точь как странник, который ходил в землю Лабинскую, что удивил их на Амуре. И собаки, пристыжено хвостами завиляв, разбрелись по сторонам, опять залезли под сугробы.
Казаки стали разгружать нарты и разбивать палатки, готовясь ночевать здесь, рядом со стойбищем.
Сам хозяин, Зелемей, сидел у очага, напротив входа. Сбоку от него сидел ламут, что приезжал с ним в острог, тот самый Куликан. Вдали от очага в темноте копошились три или четыре женские фигуры. И там же была куча малых ребятишек.
Потапка и казаки поздоровались и сели на места для почетных гостей, тоже рядом с очагом, куда им показал сам Зелемей. А в очаге, по плавнику, мерцая, бегал зяблый огонек и все хирел, хирел, вот-вот, казалось, он совсем погаснет… Но нет — ему не дали умереть. Одна из женщин продлила жизнь ему: подкинула в огонь кусочек жира. Очаг блаженно пыхнул ярким огоньком, как будто он ее благодарил, и осветил углы убогого жилища. Чуть-чуть потрещав, он стал опять слабеть.
Тем временем Потапка достал из горбача клягу.
Зелемей, учуяв дух крепкой водки, дернулся, заерзал на шкуре задом. Тотчас же одна из женщин, худенькая, совсем еще девчонка, похоже, самая младшая его жена, подсунула ему под руки какую-то дощечку. На ней кусками лежала кета, покрытая вся жиром, он тек и капал: на шкуры, на голые пятки Зелемея, с какими-то бугристыми и черными наростами…
Потапка плеснул водки в свою походную с затертыми боками чарку и поднес ее сначала Зелемею. Тот взял чарку дрожащей рукой и выпил, затем степенно вернул ее ему. Поднес Потапка чарку и седому толмачу. Вот только после этого он выпил сам. Последними к чарке приложились казаки. Все принялись за рыбу. И жирные куски, мелькнув в руках, исчезли. Но женщины подкинули на дощечку еще, потом еще и еще…
Насытившись, Потапка налил всем еще по чарке.
Выпили, потолковали о ясаке.
Зелемей хотя и был крепче своих соплеменников, но все равно быстро захмелел и стал клевать носом у камелька.
* * *
Утром, забрав у Зелемея ясак, Потапка и казаки отправились в другое стойбище, теперь уже вот к тому седому толмачу, Куликану. Оттуда, захватив с собой Намунку, толмача Зелемея, они пошли в верховья Охоты. И там они набрели на большое стойбище.
Кругом, насколько хватал глаз, были видны стада оленей, бродившие по логам. И были все те же собаки, нарты и крики, гортанные. Тут ничего не было ламутского, тут были кукигиры, оленные люди, хотя тунгусы тоже.
Все жители стойбища сбежались к юрте своего князца, уставились на пришлых, глаза блестели любопытством: кого к ним тундра принесла еще… О русских из острога, чужаках, они уже были наслышаны.
Князец их, еще не старый, в возрасте того же Зелемея, заговорил с Намункой. Мелькнули две-три фразы, и имя Зелемей…
— Моранга! — стукнул князец себя в грудь кулаком, представляясь Потапке.
У него, у этого князца, был маленький и плоский нос, а губы толстые. Они лениво выпускали звуки откуда-то из глубины его торса крепкого.
— Потапка! — показал Потапка на себя пальцем.
Он справился о его здоровье, так проявляя вежливость, принятую у этих кукигир, в чем его просветил Куликан. Затем он махнул рукой вокруг, очертив этим взмахом всю тундру.
— Сё государева земля! Платить надо, Моранга! Ясак!
Князец зыркнул на него злыми глазами, забормотал что-то, понизив голос…
— Что он говорит? — толкнул Потапка в бок Намунку.
— Моя не поняла, не поняла! — с чего-то испуганно залепетал тот и хотел было смыться от него, спрятаться среди казаков.
Но Потапка схватил его за шиворот и растолковал все же через него князцу, что стойбище должно платить ясак в государеву казну, платить по каждому году, когда придут к ним казаки.
Князец, неулыбчивый и злой, буркнул толмачу, вроде того, что соберем, и пошел от них к своей юрте. Разошлись по своим жилищам и остальные его сородичи.
Тем временем казаки раскинули палатки, уже пылал костер, забита важенка была для них, гостей, а у котла крутился Бузан. И там же Оська тряс цыганскими кудрями, кому-то в чем-то помогал, но бестолково как всегда… Вот кто-то оттолкнул его, ругается, чтоб не крутился, не мешал. Оська обиделся, отошел от казаков. Но теперь он прилип к Потапке все с тем же, желая помочь ему хоть чем-нибудь. Ну вот хотя бы подержать его самопал или поносить за ним его котомку, а то сбегать за кружкой воды, что натопил уже Бузан из снега в котле над костром… Ох, как же он старался услужить всем. И этим вызывал лишь раздражение и насмешки.
К вечеру князец собрал со всего стойбища ясак соболями и песцами, и даже две лисицы пошли в зачет за соболей.
В тот день Потапка уже никуда не двинулся с казаками из стойбища. Казаки выставили на ночь сторожей вокруг палаток и тут же заночевали.
