— Так то же Семен! — радостно закричали сургутские. — Семен, а ну иди сюда!
Но голубоглазый, помахав им рукой, подошел прежде всего к воеводе.
— A-а, Неустроев, здорово! — протянул Волынский ему руку, добродушно проворчал: — Силищи-то у тебя на дюжину хватит, — когда тот энергично тряхнул ее.
Благой похлопал Неустроева по плечу:
— Как дошел? Как река?
— Ну, ты уж сразу за расспросные речи, — остановил Волынский его. — Дай десятнику похорошеваться с людьми. Иди, иди, — сказал он Неустроеву.
Тот обошел стрельцов и казаков, поздоровался со всеми за руку, затем вернулся к воеводе.
— Отписка тебе, Федор Васильевич, от Катырева-Ростовского. И две грамоты. Одна сюда, другая в Кетск, Елизарову.
— Это потом, — остановил Волынский десятника. — Ты сейчас дело говори — народ ждет.
Семен повернулся к служилым, увидел по глазам, что их волнует.
— Обрадовать, казаки, нечем! Соль в полоклады, и то за прошлые годы! — развел он руками, как будто это зависело от него и он сожалеет, что подвел их.
Сургут существовал только на государевых окладах. И его жители часто терпели нужду в хлебе и соли, которые доходили сюда с опозданием на год, а то и на два.
— Почто так, Федор Васильевич? Без соли в тайге негоже!.. По посылкам ты пойдешь, что ли! — возмутились казаки и стрельцы. — Голова идет кругом!
— Пить надо меньше! Тогда и голова будет на месте! — отрезал Благой.
— Пить нам или нет, о том государю указ чинить! Ему же от питухов
[36]и в прибыток!
— Тихо! — гаркнул Тренька. — Что шумите! Дай сказать человеку! Говори, Семен! — крикнул он десятнику. — Да громче, чтобы всем слышно было! Особливо тем, у кого уши, спьяну, заложило!
Неустроев сообщил, что на соляные озера под Тарой пришли черные калмыки и стеснили добычу. Не будет соли полным окладом и на следующий год. Но он обрадовал всех тем, что привез ячмень, крупу и толокно, присланные в Тобольск из Перми и Чердыни.
— Все, казаки, на сегодня все! — сказал Благой, когда Семен закончил говорить. — Погалдели и хватит. Пора разгружать. Атаман разведет по судам.
— Да ты скажи, когда будешь давать оклады? — снова прицепились к нему служилые. — Народ поиздержался, есть нечего!
— Ну-ну, так уж и нечего! — ехидно поддел казаков Пущин.
— А ты, Иван, не лезь куда не следует тебе! — раздались раздраженные голоса. — Ты еще не власть, чтобы указы чинить!
— Спокойно, товарищи! — прикрикнул на служилых Волынский. — Вот голова
[37] примет — потом раздадим! Прежде разгрузить надо!.. Тугаринов, Деев, что стоите! Дело делайте!
Тренька засуетился, стал выкрикивать служилых своей полусотни:
— Савелий, Давыд, Федька! Ко мне, сюда! Артемка!.. Григорьев!..
Он пересчитал казаков, расставил их по местам.
— Остальные с Герасимом на подводы и в амбары! — приказал Тугаринов.
Казаки и стрельцы побросали на песок кафтаны, засучили рукава, и те, что были покрепче, полезли на суда. С них они вереницей побежали по скрипучим шатким сходням с мешками на спине. На берегу они ловко кидали их на телегу, подле которой стоял и принимал груз Тренька.
А Волынский и Благой, прихватив Неустроева, ушли с берега. Вместе с ними послушать новости ушли Пущин и поп Маркел. В воеводской все шумно расселись по-домашнему на лавках.
Волынский сразу же приступил к делу, потребовал от Неустроева:
— Давай грамотки и рассказывай.
— А что?
— Все: как дошли, как река…
Из Тобольска, как рассказал Семён, суда вышли на Егорьев день вниз по Иртышу. Они прошли Ячин яр и за ним стали у юрта Воинкова. Там суда простояли полдня и двинулись дальше. Через две недели они подошли к устью Иртыша, к Самаровскому яму, к месту, где сливались две могучие сибирские реки и образовывали бесчисленные протоки. И там они уткнулись в берег Невулевой протоки. Затем они чуть сплавились вниз, до Шапшина яра, и встали у речки, с версту от юрта. Опасаясь великих льдов, что шли из Оби, Неустроев отвел свой караван версты с три назад и велел причалить теперь к левой стороне Невулевой протоки. Место оказалось сорное, но суда вынуждены были простоять там четыре дня. На них ожидали, пока сойдет лед. Затем они прошли два дня вверх по Оби, все по протокам, под парусами, и снова встали. Теперь их прижал в заостровке лед. У Селнярского плеса они простояли еще четыре дня: из-за льда, что шел с Оби целыми горами. Потом они двинулись по Тундеревой протоке и задержались у остяков. Когда же они вышли к Бутурину плесу, то ударил злой ветер и посрывал с некоторых кочей паруса, пошла крутая волна. Дощаники закачало, они забились в затишье у бора и только там отстоялись в непогоду…
— Хватит про это, — прервал его Волынский. — Как на Москве, что слышно?
— С Обдор-то через вас гонят на Томск! — удивленно уставился Семён на воеводу.
— То же путь дальний, — сказал Благой. — Когда еще доходят?
— Троицу освободили от осады. Только что до Тобольска дошло, — сообщил Семён.
Поп Маркел торопливо вскочил, перекрестился в передний угол, на икону:
— Слава тебе, Божья Матерь! Отстояли святыню православную! Наконец-то дождались светлого дня!
— Вот-вот! — выпалил Семён. — Про это и я хотел сказать: Скопин, говорят, пойдет на Тушинский стан! Поляк и побежит от Москвы!
В съезжей сразу стало по-праздничному оживленно. Далекие события в Москве затрагивали многих из них.
— Да-а, знать, плохи его дела! — просиял лицом Волынский.
Он вспомнил родной двор: неброский, среднего достатка, в Заниглименье, и отца с матерью. Они жили там уже два года в осаде. Если Скопин освободил Троицу, то, значит, стоит рядом. На Москве, говорят, голодно, цены великие. Да отец-то, наверное, припрятал что-нибудь на черный день… Дома он не был уже три года. Васька же пятый годок сидит в Томске. С ума сойти! Эдак проведет всю жизнь в Сибири. И нравится же… «Эх! что за порода!»… Он вспомнил, что двоюродного брата отправили на воеводство в Томск еще при самозванце, при Гришке Отрепьеве, да так там и забыли дьяки Казанского приказа в суматохе смутного времени. И у него были все основания быть недовольным на брата за то, что тянет род к захудалости, так долго высиживая на воеводстве на самом краю государевой земли.
