Проводником в их отряде бежал младший сын Базаяка, Озочы, бывалый охотник и меткий стрелок, хотя еще был совсем юнец. Он всю дорогу забавлялся, бил из лука по пичужкам, что порхали, на свою беду, по берегам реки.
За два дня пути они не встретили ни малейшего намека на жилье. Кругом была лишь одна тайга, скованная стужей и забитая снегом толщиной в сажень, а то и более.
На первое стойбище они вышли на реке Мрассу, уже в ее устье, где она впадала в Томь. И там навстречу им высыпала целая свора собак. С лаем и визгом сцепились они с собаками казаков, всполошили всех улусников. Те сразу повылезали из своих полуподземных жилищ, придавленных толстыми пластами снега, из-под которых сочились хилые струйки дыма.
Улусники разогнали собак. Обступив бородатых пришельцев, они стали с любопытством ощупывать их одежду и разглядывать невиданные ими доселе самопалы и берендейки, с увешанными на них круглыми натрусками, фитильными и пулечными сумками. У каждого казака был рог для пороха и еще всякое прочее иное, нужное в походе.
Бурнашка и Лучка собрали стариков и стали толковать с ними о том, зачем они пришли сюда. Улусники выслушали их, с натугой морща лбы, затем рассмеялись: «Нет ясак!.. Нет!»
— А ну, казаки, вываливай! — приказал Бурнашка, видя, что так дело не идет.
Казаки разложили на снегу обменный товар, выставили водку. И торг сразу оживился: из землянок потащили меха.
Сговорив нового проводника в этом улусе, они покинули его.
Казаки поднялись далеко, очень далеко вверх по Мрассу. На четвертый день пути они подошли к остроконечным утесам, которые падали к реке один ниже другого, как будто семь богатырей, семь побратимов выстроились дозором.
Тут проводник остановил отряд, прошел вперед, к тем утесам, и угодливым голосом что-то закричал им.
— Он умоляет хозяина этой горы Туралыг пропустить нас, — перевел Лучка просьбу проводника. — Не бросать камни!.. Мы хорошие люди, говорит он. Худые люди идут после нас… Хм! Обманывает его!..
Проводник потолковал с хозяином горы. Видимо, он договорился с ним, успокоился и уже уверенно повел отряд вверх по реке мимо нависающих над ней утесов. Не прошли они и десятка верст, как услышали будоражащий воображение низкий гул. Он нарастал с каждым шагом вверх по реке, предупреждая, что они находятся на подступах к нижней горловине большого порога, о котором уже были наслышаны.
Здесь проводник опять остановил отряд. И казаки, устав, повалились на снег. А проводник уселся неподалеку от них, прислонился спиной к огромному камню и заунывно запел, покачиваясь из стороны в сторону.
— Он поет, что тут было ущелье, темное, — заговорил Лучка, следуя за песней проводника, похожей на стенания по умершему. — Шайтан жил! Вода ходила сквозь гору, темно ходила. Люди плыли — огонь жгли… Однажды пришел кам, очень большой кам, и говорил Ту-ээзи, хозяину горы: убери шайтана!.. Ту-ээзи сказал, отдай старуху Манак, уйдет шайтан… Кам говорит, бери: посадил Манак на плот, завязал ей глаза… Поплыла Манак, одна, к шайтану в ущелье!.. Увидел ее Ту-ээзи, восхотел, задрожал, упал горой на Манак… И сразу стало светло… И он просит Манак не плакать громко, не то проснется Ту-ээзи, упадет, придавит и нас тоже!..
Казаки загоготали, стали потешаться над проводником: «Не дурак, однако, твой хозяин горы-то!..»
— Ладно, казачки, пошли, пошли дальше! — приказал Бурнашка.
Казаки поднялись и потащились вслед за проводником к ущелью.
Порог встретил их ревом волн, мечущихся по обледенелым глыбам. Река, стиснутая скалами, наполнила ущелье грохотом и заглушила все звуки. С гранитных уступов саженной высоты бросалась она вниз, разбивалась брызгами, рычала и лепила на камнях причудливые ледяные фигуры. В рваных просветах пара, клубившегося над ней, стремительно мелькала и пенилась темная вода. С легким треском взламывала она наросты льда, крутила и перемалывала шугу, всхлипывала, засасывала ее в бучило и уносила под лед. А чуть ниже по течению она опять вспенивалась из-подо льда и зарядом выплевывала шугу на перемол в очередную горловину порога.
Семь верст вдоль порога по ущелью они с трудом одолели к концу дня и присмирели. Уже настороженно прислушивались они к тревожному лаю собак, напуганных стонами старухи Манак, которые, казалось, доносились и до сей поры из-под нагромождения каменных плит. И они облегченно вздохнули лишь тогда, когда вышли из ущелья, чувствуя вязкую слабость от гула и от каких-то странных голосов. И еще что-то долго преследовало их в тот день…
Этот улус, из родовых улусов карга-шор
[47], они найти уже и не надеялись. Да вот Бурнашке как вожжа под хвост попала, что иному рысаку, уперся: «Найдем — хоть на заморе!»… Искали, что иголку в стогу сена. Улус тот забился в такое ущелье — не приведи господи. И всего-то четыре или пять землянок, да еще строение, похожее на лабаз…
Ведь говорил же Базаяк им: не ходите туда, там очень худое место. Пропадешь, и то будет неведомо почему…
— Наса туда не ходит… Наса оттуда не приходит.
— Куда же деваются-то? — спросил его Баженка.
— Эрлик
[48], Эрлик берет! — показал Базаяк рукой на землю.
Запомнились эти слова князца Васятке еще тогда, на пирушке в рубленке у сотника…
Заскрипела на иссушенных морозом ремнях дверь, грубо сработанная топором и обтянутая оленьей шкурой, и Васятка протиснулся вслед за Бурнашкой в землянку. За ними в дверь вползли четыре казака. Остальные разошлись по другим землянкам.
В землянке, куда они попали, жила семья из двух мужиков и одного старика. Да еще были две бабы: низкорослые. Сразу и не разберешь, то ли девка-малолетка или уже баба в годках. На земляном полу копошились дети, грязные, с какими-то мелкими подозрительными язвочками на руках и лицах. В углу же покачивался на ремнях кожаный мешок, а из него торчала головка младенца.
Над очагом, в крыше, белело продолговатое отверстие для света. Он слабо проникал в это тесное и душное жилище, занесенное по самую макушку снегом.
Старик, видимо глава семьи, уставился на диковинных пришлых людей. Затем, насмотревшись на них, он сказал что-то женщинам, и те засуетились: повесили над очагом котел и набили его мясом.
Да-а, по всему было видно, что охотничья удача не обошла сегодня стороной этот улус.
Когда мясо было готово, старик что-то пробормотал Лучке.
— Ешьте, ешьте! — перевел тот.
Казаки без лишних уговоров придвинулись ближе к котлу.
