А девица обмякла, упала рядом с лежанкой, вяло подергалась и затихла, так же как затих и кам.
Старуха кинула что-то в котел над огнем. И оттуда, из котла, ударил пар, заходил по землянке лебедой, заволакивая все по низу…
И Васятка увидел, как со старухи и кама лохмотьями спали одежды, и они стали быстро-быстро покрываться пухом и перьями, уменьшаясь и уменьшаясь. Затем, вспорхнув, старуха вылетела кукушкой в дымовую дыру, затянутую звездным ночным небом. За ней последовал коростель, бормоча что-то свое. Куда и как исчезла девица, Васятка не углядел: он провалился в глубокий сон.
Проснулся он все в той же старой, уже ставшей ему родной землянке.
Подле очага возилась все та же женщина. Она что-то колдовала над котлом, от которого исходил ароматный запах мясного варева.
Заметив, что он проснулся, она подошла к лежаку и, смеясь, сказала ему:
— Вставай, что валяешься! День, однако!
И Васятка понял ее, даже не обратив внимание, на каком языке она говорит.
Он приподнялся на лежанке все с той же отчаянной мыслью, что не в силах будет сдвинуть с места свое тело… Но как-то легко и ловко сел, опустил с лежанки ноги. Затем он встал, выпрямился в тесной землянке и уперся головой в потолок.
Женщина отступила от него и поманила рукой к очагу. Васятка сделал шаг, другой… подошел к огню и присел подле него на корточки так, будто делал это, в этой самой землянке, сотни раз. Уже ничему не удивляясь, он принял из рук женщины деревянную чашку с распаренным ячменем, куда та кинула кусок разваренного с колбой мяса.
Он захрустел, разжевывая твердые зерна, и с интересом оглядел землянку. В углу он заметил торчавшую в бревне стрелу. Вчерашнюю стрелу… Он подошел к ней, попробовал было выдернуть ее. Но не тут-то было. Сидела она глубоко. Какой-то нечеловеческой силы лук загнал ее туда… Ну что ж, тогда и вынимать не ему…
В этот момент сухо, с треском, скрипнула дверь, и в землянку заскочил парень. Он был высокий ростом, чуть-чуть ниже Васятки, светлокожий, с русыми волосами, широко расставленными глазами и прямым тонким носом.
«Совсем как у Зойки!» — мелькнуло у Васятки…
И он, предчувствуя, что сейчас увидит что-то необычное, резко обернулся в сторону женщины. Ее до сих пор он так и не успел как следует разглядеть в полумраке, постоянно заполнявшем землянку.
Да! О-о! Господи! Перед ним стояла Зойка!.. Она и в то же время не она! Очень, очень похожа, удивительно похожа! Только старше, женственней…
«Что же это?!» — чехардой заскакали у него в голове мысли, и он непроизвольно вскрикнул:
— Зойка, ты?!
А женщина, поняв сразу же все, рассмеялась и показала на себя пальцем: «Уренчи, Уренчи!» — затем показала на парня: «Брат — Со-дойбаш!»
Она не стала больше ничего говорить, а лишь сунула Содойбашу такую же чашку с зернами ячменя, что дала и Васятке.
— Не поел — не торопись!..
Они поели и вышли из землянки.
И вот, наконец-то, Васятка увидел то место, где оказался по воле судьбы. И этим местом был довольно большой улус из десятка полу-подземных жилищ, таких же, в каком жила и Уренчи. Они вытянулись рядком вдоль широкой реки, на ее высоком глинистом берегу. Напротив, на той стороне реки, возвышались горы, поросшие смешанным лесом. На этой же стороне, сразу за улусом, начиналась темная черневая тайга, заползая на пологий склон хребта, намного ниже, чем на противоположном берегу реки.
Васятка узнал этот улус. Они проходили здесь зимой, с Бурнашкой, когда поднимались вверх по этой реке, Мрассу. С реки зимой землянки, покрытые саженным слоем снега, были не видны. И они прошли бы мимо улуса, если бы не их проводник… Сейчас здесь было тихо, уныло, над землянками не вился дымок. Давно уже все семьи покинули улус, разбрелись по тайге, промышляли кто как может.
— Кызылъяр!
[56] — кивнул Содойбаш головой на это поселение.
Затем он сунул Васятке в руки огромный лук, что стоял тут же подле землянки, и быстро пошел по тропинке, уходившей в тайгу. Он не пригласил его за собой, как будто само собой разумелось, что тот пойдет следом. И что так надо делать человеку, несколько месяцев пролежавшему неподвижно. Вот так сразу бери лук и гони на охоту, в горы…
Уренчи легонько подтолкнула Васятку в спину, мол, давай, смелей. И он двинулся вслед за Содойбашем. Ускорив шаг, он нагнал его и пошел за ним, за маячившей у того за спиной котомкой, из которой торчало с десяток оперенных стрел.
Содойбаш шел быстро, вверх по логу между хребтами. А Васятка положился на своего вожатого и не стал спрашивать: куда и зачем они спешат. Он решил, что тот скажет, если придет время.
В разгаре уже была весна. Все распускалось. Тайга зеленела, глотнув живительной влаги от стаявшего снега, заполнилась, от крон деревьев и до кустов и ложбинок, неугомонными пернатыми ее обитателями.
А они бежали и бежали по тропинке, петляющей вдоль маленькой каменистой речушки, голосистое журчание которой разносилось далеко окрест.
Васятка вскоре вспотел и почувствовал, как все тело наливается силой. У него снова появилось желание жить. Оно росло с каждым вдохом, с каждым шагом вверх, все выше и выше, по мере того как они поднимались по логу, казалось, бежали на зов вершин, которые, мрея вдали, влекли их к себе.
Но вот Содойбаш замедлил бег, стянул со спины лук, и уже на тетиве лежит стрела, грозит кому-то тупым деревянным наконечником…
С пихты сорвались и полетели рябчики: «Фырр-р!.. Фыр-р!» — дергая, прерывисто, тугими крылышками.
И тут же две стрелы, одна за другой, ушли вдогон за птицами… Один комочек взъерошился на лету, захлопал вхолостую крылышками… Затем он полетел кувырком вниз, цепляясь за кусты, теряя перья… Другая же стрела ушла с тихим посвистом мимо цели.
Содойбаш покачал головой, молча осуждая себя за промах. Он подобрал добычу, и они побежали дальше, все так же вверх и вверх по логу.
Видимо, щадя его, Содойбаш наконец-то убавил бег. И Васятка сообразил, что этот выход в тайгу, с такой дикой пробежкой, был сделан ради него. Чтобы он вновь почувствовал вкус усилий, жизни, простора, вдохнул запахи тайги. И, скорее всего, по велению той же Уренчи. По тому как, заметил Васятка, Содойбаш послушно выполнял все, что говорила ему та.
* * *
Вот на эту-то пору, на исходе весны, Уренчи с братом исчерпали свои скудные зимние запасы. Остатки ячменя они скормили Васятке, когда тот лежал неподвижно. И подошло время потуже затянуть пояса, искать новые источники пропитания. Они навьючили на себя котомки, набитые немудреным житейским скарбом, и покинули тесную и темную землянку. Досталась поклажа и здоровенному, огненного цвета псу, Апшаку, другу и помощнику Содойбаша на охоте. Перебрались они недалеко, за десяток верст вверх по реке: на рыбные и богатые кандыком и колбой места.
