Сладость таинственного женского тела заглушила последние проблески его жалкого сознания, и он погрузился в темную невесомую пустоту и поплыл, поплыл… И плыл, плыл, затем в какой-то момент он ухнул куда-то, почувствовав, что с Уренчи произошло что-то странное, и все исчезло: нет больше ни Зойки, ни Уренчи, ни острога и ни шалаша…
Очнулся он не скоро. Открыв глаза, он увидел лежавшую рядом на шкурах Уренчи. Она была все так же обнаженной, как и тогда, в той землянке. Но сейчас она была необычайно изнеможенной, и вся какая-то насыщенная и бесстыдно красивая.
Он встал отдохнувший, полный силы и в то же время чувствовал опустошенность. Уренчи тоже поднялась и мягко потянулась как-то так, что не понравилось ему, но грациозно, изгибчиво, змеей. Он вышел из шалаша. Она тоже вышла вслед за ним и стала хлопотать у очага, и так, чтобы он все время видел ее.
И Васятка глядел на нее, и ее нагота не беспокоила его.
Она приготовила ему и себе отварной ячмень, из тех крох, что еще остались у них, дала ему еще и вяленого леща. Сама она села подле него, прямо на землю, и стала жадно поглощать свою порцию.
Пришел Содойбаш. Васятка, голый, застыл скованным. Бросив смущенный взгляд на него, он не заметил ничего на его лице и успокоился.
Уренчи поставила перед Содойбашем берестяную чашку с ячменем и ушла на берег реки. Осторожно и брезгливо, как кошка, попробовав воду, она вошла в реку и стала мыться: неумело брызгая воду на живот и ноги.
Васятка поднялся с земли и прошел на берег. Войдя в воду, он помыл Уренчи с головы до ног, тщательно и охотно, лаская ладонями ее упругое тело. Вода была с утра еще холодной, и он смахнул с нее серебристые капли, чтобы она не замерзла. Но на ее смугловатом теле даже не выскочил ни один пупырышек. Сам же он, пока мыл ее, изрядно продрог.
Они вернулись к шалашу. Содойбаш умял все, что ему дала Уренчи, лениво развалился тут же у костра и уставился на огонь мутными от сытости глазами.
Этот день прошел у них в обычных заботах. Вечером из-за горы, на другом берегу реки, выползла луна. Созерцая сверху свои ночные владения и неширокую горную речную долину, она расплылась добродушной улыбкой. В долине не было ни ветерка, и на реке было тепло. Где-то в кустах, неподалеку, тявкнул соболь, выйдя на ночную охоту. Гукнула и сразу же замолчала сова. Вот луна поднялась выше, еще выше. И тотчас же над шалашом засновали летучие мыши. Затем стремительно, призраком, бесшумно пронеслась какая-то большая птица, должно быть, спутала ночное светило с дневным… За рекой протрубил марал, отрывисто и так надрывно, как будто навсегда потерял свою подругу и горько сожалеет о том…
У костра же было тихо: спокойно спали Содойбаш и Апшак. И Васятка, тоже разомлев от тепла и усталости, положил голову на бедро Уренчи и быстро заснул прямо на земле. Впервые за многие месяцы он не думал о Зойке.
* * *
Прошло лето, за ним прошла и осень. Тайгу поразила скудная голодная зима. Повывелись зайцы, ушли куда-то олени и маралы, исчезла птица, попрятались даже мелкие грызуны.
Росомаха подошла к зимовью совсем близко. Сюда ее выгнал из лесу голод. От сытных запахов, смешанных с резкой вонью человека, волнами накатывающих от землянки, у нее что-то заурчало в животе. Острая сосущая боль выгнула ей спину, и она прилегла на снег, чтобы унять ее.
Но тут ветерок принес едва уловимый запах собаки. И когда он начал усиливаться, она поняла, что ее обнаружили, вскочила и бросилась прочь от зимовья.
Апшак же почуял ее еще издали, когда она была за кустарником, что вплотную подступал к зимовью. Он заволновался, заскреб лапой дверь землянки, тихо взлаял, подавая знак Содойбашу.
Содойбаш и Васятка выскочили на его лай из землянки. Апшак вильнул хвостом, метнулся в ту сторону, куда ушла росомаха, замер, оглянулся, как бы приглашая за собой хозяина. Содойбаш пробежал за ним с десяток шагов и остановился, увидев под ногами четкий след росомахи: та была здесь вот только что, минуту назад.
— Однако, теэкень
[58] тута! — пробормотал он тихо себе под нос.
Он вернулся назад к землянке, встал на лыжи, схватил лук, крикнул Васятке: «Айда!» — и побежал за Апшаком по следу росомахи.
Васятка нагнал их не скоро. Содойбаш шел быстро, очень быстро, выматывал гонкой зверя, самого себя и Апшака.
А росомаха, неуклюже подбрасывая тяжелый зад, затрусила в распадок за хребтом, чтобы там запутать следы и уйти от погони. Она чуяла, что пёс увязался за ней, по тому как он взлаивал все ближе и ближе. По снегу она шла легко на широких лапах, как на лыжах, все время вверх и вверх, взбираясь на склон. Апшаку же пришлось тут не сладко. Рыхлый снег не держал его. Он проваливался по брюхо, рывком бросал вперед свое пружинистое тело и снова зарывался носом в снег, все время чуя впереди запах росомахи. Тяжко было и Содойбашу с Васяткой, бежавшими вслед за ним.
В том распадке, куда уходила росомаха, летом бежал и сварливо вспенивался шумный ручеек. Он питался от источников на вершине хребта. За многие годы этот ручеек, терпеливо перебирая камушек за камушком, подмыл в одном месте берег. Тот рухнул и перекрыл ему путь. И чтобы выжить, ручеек ушел под завал, пробил внизу его проход и через него сбрасывал избыток воды. Первые же морозы сковывали наверху наледями источники и успокаивали его до весны. И зимой в проходе было сухо и тепло.
Наткнувшись как-то раз на эту великолепную естественную нору, росомаха облюбовала ее. И с тех пор она отлеживалась в ней после удачной охоты, когда сытость приятно туманит мозг и закрывает глаза. Там, под землей, можно было всласть отоспаться, ни о чем не беспокоясь.
Вот и сейчас она добежала до знакомого укрытия, ударом лапы сбила огромную шапку снега, карнизом нависающего над ним, и нырнула под землю. С мягким вздохом карниз осел и толстым слоем закрыл вход в ее убежище.
Апшак первым добрался до этого места и тут потерял ее след. Не понимая, куда мог исчезнуть зверь, он засуетился, стал кидаться из стороны в сторону, торопливо рыть снег и принюхиваться: не потянет ли откуда-нибудь знакомым запахом. Оскорбленный, он заскулил, догадавшись, что его провели, залаял в стену снега, стал вызывать обидчицу, чтобы помериться с ней силой.
Вскоре прибежал Содойбаш, за ним и Васятка. Содойбаш сразу смекнул в чем дело и зацокал языком, восхищаясь сообразительностью зверя: «Ай-ай-ай! Какой хитрый, какой хитрый!»
Он стал разгребать снег над входом в убежище росомахи…
Раз-раз… — заработал рядом лапами и Апшак, начал отбрасывать назад комки снега, поскуливать и тыкаться носом в сугроб. Наконец-то он уловил резкий мускусный запах зверя.
Содойбаш отошел к Васятке, предоставив все дело Апшаку.
— Шибко умный теэкень, шибко! — почтительно заговорил он о звере. — Провел Апшак! Ха-ха! — хохотнул он над своим псом, похваливая росомаху.
