— Впереди спуск! — сочувственно заглянул Пущин в темные влажные от усталости глаза атамана.
— А что спуск? Это не в гору! — хмыкнул Тренька.
— Да опасливей будет… Здесь катун, знаешь какой!
— Ничего, задом тормознем, пронесет.
— Потаены береги: каженик Авдотье без надобности! Ха-ха-ха! — засмеялся Пущин.
— Э-э, дурень, что зубы скалишь! — отмахнулся Тренька. — Давай, двигай, до стану недалеко!
Сзади, напирая на них возами, загалдели казаки. Всем не терпелось скорее добраться до стана на Павде. Он был где-то там, внизу. Отсюда же, с высоты перевала, он не проглядывался, закрытый сплошным морем черневого леса с редкими белыми прогалинами, похожими на дыры в кафтане нищего.
Пущин, крепко натянув повод, осторожно двинулся на спуск рядом с кобылкой, с опаской поглядывая, как она, выбившись на подъеме из сил, с трудом удерживает груженые сани. Но все равно он не досмотрел за ней: на середине спуска у кобылки подсеклись передние ноги. Он же, попытаясь помочь ей, с силой потянул на себя повод и этим лишь запрокинул ей назад голову. На нее накатили сани, сшибли и увлекли вниз. Сильный рывок вырвал у него из рук повод, он не удержался на ногах, полетел вперед и зарылся с головой в глубокий сугроб.
Передний воз Пущина, пронзительно заскрипев, покатился по крутой обледенелой дороге вниз, беспорядочно скручиваясь, сшибая и ломая все на своем пути.
Когда Иван выбрался на дорогу, внизу, около разбитых возов, уже копошились мужики, освобождая из постромков покалеченных лошадей.
— Ну ты и слабак! — накинулся на него Тренька. — Глянь, сколько лошадей изувечил!
— Ладно тебе, атаман! — вступился ямской проводник за сотника. — Его вина тут мала. Кобылка стара уж… А ну, мужики, тягай их за лодыжки на обочину! После приеду, заберу…
Обозники посудачили об опасностях этого перевала, затем расчистили дорогу и двинулись дальше, к Павдинскому стану.
А вот и он сам. На высоком берегу Павды стояла большая, рубленая в охряпку изба. Рядом с ней громоздился сарай с сеновалом и стайка. Поодаль, на берегу реки, из-под сугробов торчала крыша бани. Над избой тоненькой струйкой поднимался вверх дым. В морозном воздухе остро пахло хлебом, щами и навозом. Крохотный ямской стан, затерявшийся в тайге, сулил теплый и сытый ночлег.
И путники, при виде его, сразу оживились, как будто у них и не было позади тяжелого перехода через Павдинский камень.
— Эй, есть тут кто-нибудь! — гаркнул Тренька, не по виду ловко вываливаясь из саней на снег. — Принимай гостей, хозяин!
— Лиха на тебе нет, мил человек, — ворча, выполз из избы мужик с всклокоченной бородой.
Грязный от копоти и жира, в старых катанках и дырявом однорядном зипунишке, прожженном на спине, в теплых, по-стариковски обвисших штанах, он был похож на обычного деревенского деда. В пустых же светлоголубых его глазах застыла ранняя скука и равнодушие к жизни.
— Принимай, принимай, дед! — подошел к нему Пущин. — Чай, затосковал без людей-то?
— Тю! Какой я тебе дед?.. Сорок годков еще не жил. А на сие место токмо едина тоска будет — кабы от пришлого люду упасу найти.
Подошел проводник, за ним казаки и мужики: «Устраивай, дед!»…
— Ты что, как малой? Занимай что хошь — сё государев двор!
— Иван, бери припасы и айда за мной! — подтолкнул Тренька в спину Пущина. — Забивай места в рубленке, покуда казачки не набились!
В просторной избе было пусто и холодно. Вдоль глухой стены сплошным длинным рядом были настланы широкие нары. У маленького оконца, заволоченного тусклым бычьим пузырем, кособочился на чурбаках стол, к нему приткнулись такие же кособокие лавки. В переднем углу виднелись закопченные образа с потухшей лампадкой и висели черные от сажи рушники.
Вслед за атаманом и сотником в избу шумно хлынули обозники, подняли в ней сутолоку.
Тренька ловко растолкал казаков, покидал на нары свои узлы и пихнул в спину замешкавшегося Пущина.
— Не лупись — на полу спать будешь!
Он выхватил у него из рук мешок и бросил его рядом со своими пожитками.
— Вот теперь ладушки!
В избу заглянул ямской проводник, обвел недовольным взглядом забитые до отказа нары.
— Казаки, подводы надо поставить и лошадей пораспрягать. Они пристали не меньше нашего…
— Идем, идем! — откликнулся Пущин и стал натягивать на себя опять шубу.
— Поставь и моих, — попросил его Тренька, деловито копаясь на нарах. — А я здесь пока устрою. Не то, кабы, не занял кто.
— Добро, — буркнул Пущин и вышел вслед за проводником во двор стана.
В избе скоро все разобрались с местами, поели и улеглись по нарам.
— Эй, ямской!
— Чего тебе?
— По Чусовой-то ближе будет, аль нет?.. Эй, ямской! — позевывая, спросил Тренька проводника, широко раскинувшись на мягком тулупе.
В жарко натопленной избе было душно и тесно от кучно, вповалку лежавших людей. Давала себя знать усталость, но вонь и клопы мешали заснуть.
— Ты что, ямской? Слышь, аль нет!
— По летнему пути может и ходче, — нехотя отозвался из темноты проводник, по-вологодски окая. — Токмо на Чусовой яму нет…
— Да там же Строгановы, — подал голос Андрюшка. — Чего лучше для яму?
Тренька не удержался, захохотал, сразу разогнав остатки сна. За ним загоготали казаки и мужики.
— Строгановы подвод не дают, — сказал Пущин «литвину», — а летом — гребцов.
Андрюшка нравился ему, нравилась в нем та обстоятельность мысли и дела, которые он подмечал у ссыльных крестьян и посадских из порубежных литовских земель. И она, эта обстоятельность, на первый взгляд, походила на глупость, вызывала порой усмешку. В этой их недалекости, однако, как подметил Иван, проглядывала мудрость неторопливой природы, выносившей молчаливый приговор всем суетливым честолюбцам.
— Не выгодно яму быть.
— Вот — жила, — лениво процедил Тренька. — Князьком живет…
— Именитый, — съехидничал Пущин; ему тоже не нравился богатый хозяин Чусовой.
— А за что именитость?! — почему-то распаляясь на солепромышленника, крикнул Тренька. — Повезло!.. Попался на пути Тимофеичу, да со страха и спровадил его за Камень! Отделался! Решил, пускай там кладут казаки свои головушки! Снарядил, запасу дал, зелья под вогняной бой: только иди с Чусовой! А Тимофеич возьми и повоюй царство Сибирское!.. Повезло Строгановым: за дело Тимофеича грамотки получили, жалованные, от государя! Ан, он же, государь-то, травил Тимофеича воеводами!..
— Ну, ты это брось! Про государя-то такие речи! — одернул Пущин приятеля. — Не ведаешь, что за сиё бывает?!
— Добре, добре, Иван! — дружелюбно отозвался Тренька, зная, что он не выдаст, не донесет воеводам про эти их разговоры.
