Аблайгирим снова пригласил его.
Тарлав, трижды отказавшись, пробормотал: «При хорошем госте и хозяин будет сыт», — подсел к нему, к широкой вместительной и полной мяса чашке, и стал быстро есть, выхватывая из чашки самые жирные куски. Наваристый бульон потек по его рукам, густо закапал ему на сапоги…
Аблайгирим не отставал от хозяина, жадно поглощал кусок за куском, чавкал и торопливо вытирал засаленные руки о щетину жестких черных волос на круглой голове.
А Аначак подкладывала и подкладывала в чашку куски. В юрту вносили все новые и новые порции мяса. Его варили в котлах тут же, подле юрты, над большим очагом…
Наконец Аблайгирим утомился, запил мясо круто соленым бульоном. Тяжесть осевшего на колени живота откинула его назад. Сытость, застилая сознание, накренила и опрокинула юрту, и он повалился на кошму.
Аначак сунула ему под голову подушку, и он захрапел. Рядом отвалились и тоже захрапели Кучук и ясаулы. Тарлав же сладко потянулся к юной жене. Слабеющей рукой он провел по ее мягким формам, тоже отвалился от чашки на лошадиную шкуру и захрапел, как и гости…
Проснувшись, Аблайгирим запил солоноватым бульоном неприятный привкус во рту и громко икнул, разбудив всех.
В юрту снова вошла Аначак и вторая жена Тарлава. Аначак стала расставлять перед мужчинами на кошме пиалы с кумысом, сыр и ячменные лепешки. Украдкой она бросила взгляд на Кучука: молод еще, 16 зим всего прожил, лицо круглое, лоснится, прыщами изошло…
«Хм! Женщину не знал!.. А ест здорово!»…
Она скромно опустила глаза и удалилась из юрты бесшумной походкой.
Теперь мурза уже ничего не предлагал гостям и первым запустил руку в чашку с лепешками.
Аблайгирим проводил долгим взглядом покачивающийся округлый стан Аначак, почувствовав, как заныло тело от желания, разбуженного жирной пищей. Взяв пиалу, он отпил слегка пьянящего напитка, отставил ее в сторону и обратился к мурзе:
— Красивая у тебя жена! Много радости и утех тебе, Тарлав! И пусть не переводятся в твоей юрте дети, как и твои стада!
— Хорошее слово стоит половину лошади! — отозвался Тарлав и хитро усмехнулся; он уловил взгляд салтана, брошенный вслед Аначак.
— Абак поклон тебе шлет, по-родственному, и как друг, хороший друг… И хочет видеть тебя на то лето в походе, против московитов, — заговорил Аблайгирим, давая понять мурзе, что он знает все про его тайные замыслы, знает и о недавнем гонце от телеутского князя. Его-де не проведешь, много повидал он уже за свою короткую жизнь, полную скитаний по чужим улусам.
— Изменять слову, что давал под саблей?.. Хм! Свое имя портить? — спросил Тарлав его и склонил голову, чтобы скрыть в глазах насмешку.
До того как конь салтана ступил ногой на землю его кочевий, он уже получил с гонцом весточку от своего тестя и знал, с чем тот идет. Абак не советовал ему слушать сладкоречивого салтана, но и не заводить с ним вражду. Из-за того, из-за его спины-то, выглядывает сам тайша Кара-Хула!.. Но очень мало Кара-Хула дал Аблайгириму воинов… «Почему бы так?»… Совсем давно, еще при Кучуме, черные калмыки были великими недругами его. А сейчас? Большим другом стал тайша салтану!.. «Почему бы так?»…
— Зачем изменять? Ты воинов дай, воеводам скажи: то-де без моего ведома Аблайгирим делал! Очень худой, скажи, он!.. Ха-ха-ха! — засмеялся Аблайгирим и так заливисто, что даже мрачного вида ясаул Чирючей, сидевший рядом с ним, оскалил неулыбчивое лицо, перетянутое шрамом от сабельного удара.
Тарлав удивился наивности салтана. Что? Тот считает русских воевод глупцами?.. Ошибается! Московские люди — хитрые люди…
— От воеводы придет казак, говори: я-де не изменял великому князю, на слове твердо стою.
— Кто говорит одно, а делает другое?
— Хе-хе!.. Тарлав честным хочет быть перед московскими?
Мурза внимательно посмотрел на салтана. К нему приходил уже Девлеткирей, а вот теперь пришел и этот, его брат. Но как разительно отличаются они один от другого. Старший, Аблайгирим, был сыном Ишима. А Ишим-то от третьей жены Кучума, ханыш Сюйдеджан, которая из Бухары. А Девлеткирей — сын Чувака. Тот же давно живет при московском государе: крест ему целовал и верно служит…
Аблайгирим задержался, загостился у мурзы на целый десяток дней.
И накладно оказалось мурзе принимать его нукеров. Вон сколько их при нем-то, за добрую сотню. Корми их. За один присест коня съедают.
Но и Аблайгирим понял, что с Тарлава много не возьмешь. Это не его тесть, живет скудно. Да и что глядеть-то на его красавицу Аначак: во рту, сколько не говори халва, сладко не будет. А у той-то глаза на его сыне, Кучуке…
И он ушел со своим отрядов из его становища. И тут, при уходе, шайтан дернул его за язык, сказать, что идет он на устье Томи-реки, с барабинцами: повоевать-де хочет томских…
Вскоре после ухода Аблайгирима в городке Тарлава объявился десятник Васька Свияжин с конными казаками.
«Ага! — смекнул мурза. — Вести и до Томского дошли! Бурлак донес! Ах, шакал, какой шакал!.. Тьфу! Плохой человек!» — выругался он на своего соседа, соплеменника, тоже джагатского мурзу Бурлака, верно служившего московскому государю.
Васька Свияжин был мужиком обстоятельным, толковым. Такого на мякине не проведешь. Да и Тарлав это знает… И усадил он его и его казаков на то же место, где недавно сидел Аблайгирим. И снова гостей стала обхаживать и потчевать красавица Аначак. От сытой еды, пьянящей кумысовой арачки и вида сладкой девки Васька расчувствовался. Он сидел, ел, пил и лишь поддакивал мурзе, хитрому мурзе. Казаки тоже разомлели и с красными рожами глазели как льстивой лисицей, покачивая бедрами, мягко, скользит по юрте красавица Аначак…
От мурзы Васька уехал уверенный, что это свой человек: государю не изменял и не изменит. А что Бурлак там говорит — то-де напраслина. Завидует он, что у Тарлава много скота и есть красавица жена, юная дочь Абака.
Но только отъехали томские служилые от Тарлава, как там началась суматоха. Улусники стали спешно сворачивать юрты. Погнали гонцы по дальним пастбищам, собирать стада, всем подниматься и уходить из этих мест, пока еще можно было уйти. Нападет салтан на московитов, и те непременно придут сюда по его следам. А вот этого мурза не хотел. Он знал, что их вогненный бой положит немало его скота, да и людей тоже, из-за этого глупого салтана. Тот совсем лишился головы, мотаясь бездомным по степи, стал очень злым. Не к добру это. Уходить, уходить на другой берег Оби, на землю, на пастбища Абака, под его защиту.
— Воевода, князь Пронский послал! Своего советчика, Якова Тухачевского, московского боярского сына! — донесли Аблайгириму его лазутчики из чатских.
И Аблайгирим отошел от городка, затем ушел на озеро Язымык. Там у него было старое, надежное и неизвестное лишним людям убежище. Там можно было отдохнуть, собраться с силами. А через три недели он снова выступил из своего становища и пошел через Барабу прямо на устье Томи.
