— Угу! — откликнулся Остафей.
— Многажды изменял! Вины свои приносил, отставал от воровства и снова изменял! Тьфу ты — не мужик! — сплюнул Пущин и глянул в лицо Тухачевскому, чтобы тот понял, с каким противником ему, возможно, придется иметь дело.
Яков закивал головой, слушая и не слыша разговор мужиков за столом. Он нехотя мусолил деревянную кружку, потягивал пиво, что подливала ему Матрёнка.
Та же будто прилипла к нему, все время торчала рядом. Поймав на себе его бегло брошенный взгляд, она, охорашиваясь, ворохнула пышной грудью под тесным сарафаном.
Красивого московского боярского сына не портила даже небольшая бородавка чуть ниже носа, над верхней губой, а выглядела скорее мило.
Ставя подле него на стол миску, Матрёнка игриво повела всем телом, легонько коснулась его и словно обожглась, вильнула задом…
Дарья заметила, что она вытворяет около этого видного московского мужика, молчком выругалась: «Ах, ты! Бесстыжая!» — оттеснила ее в сторону и стала сама подавать гостям.
Матрёнка смерила злыми глазами ее, но все-таки отошла от гостей, встала у печки, издали, из темноты, стала наблюдать плотоядным взглядом за красивым мужиком.
«Слава богу, что Иван с Федькой-то не заметили такой срамоты!.. Ох! Что же это такое-то!» — раздраженно подумала Дарья, бегая от стола к печке.
— Мать, ты что суетишься? — удивленно уставился Иван на нее, на то как она уж больно расторопно обхаживает гостей. — Матрёнка-то для чего?
— Да я сама, сама, — пробормотала Дарья, торопливо подавая на стол. — Сиди ты, молчи! — сердито шикнула она на мужа.
— Ну ладно, — покорно отозвался Иван, опять вернулся мыслями к разговорам о походе.
— Барабинцы с Тарлавкой сейчас заодно, и орчаки тоже, — уверенно заявил Васька Свияженин; он ходил вот только что с посылкой воеводы в степь. — И зимует он в городке, на Чингизке-реке.
— Васька, ты же говорил, что он государю прямит! — пристыдил князь Петр его.
Васька опустил глаза: провел Тарлавка его, провел на своей жене, на красавице Аначак…
«И этот тоже хорош! — подумал князь Петр о Тухачевском, скосив на него глаза. — Так промахнуться с Аблайгиримом!»
У князя Петра была причина для недовольства своим советчиком, вот этим московским боярским сыном, ссыльным из Тобольска. А теперь вот тот оказался здесь, под его началом. В прошлом году, когда тот прибыл только что сюда в Томск из Тобольска, послал он его вместе с Молчаном Лавровым на помощь Кызлану и Бурлаку под Чатский городок. Туда как раз пришел Аблайгирим. Так что учидил-то Яков… Он взял из казны Томска хмелю десять пудов, высидел бочку вина, вроде бы для казаков там, в Чатском, отправился в поход и по дороге выпил все вино на государевых подводах. Пришел туда пьяным… Ну, добро бы государево дело сделал… Так нет же!.. Под Чатский городок он пришел на рассвете и мог бы ударить сразу же по становищу Аблайгирима. Уговаривали же его Кызлан и Бурлак, да и Лавров тоже, что надо бы идти на царевича, пока тот ничего не знает, распустил коней, они пасутся… А он нет, сел в городке и запретил тому же Лаврову дело делать… «Он что — пожалел Аблайгирима!»… И вот теперь князь Петр решил еще раз доверить дело ему же. Для этого он специально затащил его вот к этому старому сотнику, чтобы тот послушал, как ведут дело иные, у кого оно неплохо вышло…
— У тебя, Яков, семья-то здесь вся? — спросил Пущин Тухачевского.
Он был наслышан, что тот приехал сюда с женой, сыном, еще пацаном, Васькой зовут, и двумя, уже почти взрослыми, девками. Да к тому же, говорят, еще есть карапуз, совсем маленький.
— Это уже другая… В Смоленске, в осаде, первая жена умерла и дети, — ровным голосом сказал Тухачевский, и на лице у него ничего не дрогнуло: видимо, уже отболели старые горести.
— А-а! — протянул Пущин, запоздало сообразив, что не надо было лезть к нему с этим.
* * *
Князь Петр просидел весь вечер с задумчивым видом и только внимал служилым. Ему было о чем задуматься. Его воеводство напрочь было испорчено набегами калмыков на уезд, постоянными угрозами с киргизской стороны и изменами татар. Еще по дороге в Томск, в Нарымском остроге, его ждала встречная грамота князя Козловского, которого он ехал сменить на воеводстве. Тот отписал ему об измене барабинских и теренинских князьков. Те погромили под Тарой посадские деревеньки и ушли к кочевьям Абака, связались с царевичем Аблайгиримом. И чается-де их приход на Томское устье… И князь Петр застрял тогда в Нарыме всем своим воеводским столом. Вторым воеводой при нем был Алексей Собакин, были дьяки Семка Головин и Баженка Степанов, да еще письменные головы Иван Огарев и Никита Кафтырев. И он застрял так, что дьяк Семка Головин поскучал, поскучал там, да и умер… Место-то в Нарыме гиблое: то оспа, то еще какая-нибудь зараза, и не поймешь что такое. Два раза уже выгорал дотла острог… А сырость?.. Каждый год в мае половодьем у острога что-нибудь да снесет. И воевода Андрей Урусов постоянно пишет оттуда: все-де, по следующей весне острог совсем унесет.
Князь Петр ехал сюда из Москвы первым воеводой только что образованного Томского разряда, который выделили из Тобольского. И ему, Томскому разряду, подчинили все города и остроги по Оби и Енисею. И забот у князя Петра хватало. Вон хотя бы новый «серебряник» сыскался: оловянные деньги делает в Маковском остроге… «Ну что ты поделаешь с этими умельцами! Сажают их, но откуда-то появляются новые!»… Только-только поставили острог на Красном яру. И сразу же оттуда Андрюшка Дубенский отписал: идет-де из-за Китайского царства какой-то неведомый царь, называет себя Чагир-хан. И, говорят, китайское царство взял, Лабинское взял, Алтын-хана повоевал, мугал воюет. И этот Чагир-хан говорит, один-де велик государь русский, да я-де другой царь. А больше-де нас двух никого нет. Я-де неверным царям всем царь… А хочу-де пути до русских городов… «Вот наглец! Ох-хо-хо!.. Но что-то делать надо ведь!»…
Князь Петр не пил бражку Пущина. Он пил только водку, из той, что гнали на казенном питейном погребе. Вот и сейчас ту, что он принес с собой, поделили и выпили. Выпив чарку горькой, он закусил ее Федькиным лещом. Лицо у него, одутловатое, с синими прожилками, порозовело, пошло пятнами. Князю Петру было уже под пятьдесят. У него была одышка и тяга ко всему государеву здесь, как к своему. Не уступал в этом ему и Алексашка Собакин. О дьяках и говорить не приходится. Тех из приказной избы не выгонишь домой без чарки государевой водки, а то, глядишь, примут и по три на дню… Князь Петр пил, но и делом ведал хорошо. Таких, как водится, уважают. И служилые в Томске помалкивали о его воровстве. Да и с воеводского стола к тому же им перепадало кое-что. Вот и с Нарымским острогом он покончил решительно раз и навсегда: велел поставить его на новом крепком месте. И так он закрыл дело с переносом острога, которое волочилось без малого 18 лет, после того как его перенесли в первый раз, и Ваньку Языкова угораздило снова поставить его на водопойме… И посад подгорный здесь, в Томске, он же велел одернуть острогом для защиты от кочевников. И новый вестовой колокол везут взамен старого, разбитого в «сполошное» время от усердия. Он же, ведь он слезно выпросил его. На 30 пудов… Вот и поход этот на Тарлавку он подготовил. И если он не успеет сам провести его, то новому воеводе, который приедет ему на смену, останется только взмахнуть рукой — и служилые побегут на дело.
