«На Масленку воевод прибирают сюда, на службу в сибирские города, — завертелось у него в голове, он стал подсчитывать время приезда своего сменщика. — А на Семенов день государь указ чинит: кому и куда ехать… Вот под следующее Рождество надо ждать — подъедет»…
Двадцать лет назад, еще при Шуйском, князь Петр был стольником, жил на своем дворе, в Китай-городе. Сидел он на своем дворе, когда Москву осадили Трубецкой и Зарудский. За это он получил от боярской думы, за подписью ее главы, князя Федора Мстиславского, 495 четей земли поместного оклада. Потом он взял и отъехал в Ярославль, в быстро набиравшее силу ополчение Пожарского, когда сообразил, что Мстиславский прогадал с королевичем Владиславом. Вот там-то, в ополчении Пожарского, он и столкнулся как-то вот с этим, тогда еще смоленским боярским сыном, Яшкой Тухачевским… Трубецкой и Пожарский вошли в Москву, вместе с ним вошел и князь Петр. Подписав же соборную грамоту об избрании на царство Михаила Романова, он добавил к своему земельному окладу еще 600 четей, теперь уже от государя… И тогда же, на день Апостола Варфоломея, перед своим венчанием на царство, Михаил Романов пожаловал в Золотой палате стольника князя Дмитрия Пожарского боярством…
«Эх! ма-а!.. Из стольников — да сразу в бояре!» — с завистью мелькнуло тогда у князя Петра, затерявшегося в толпе стольников и стряпчих далеко от того места, где чествовали Пожарского.
Боярство князю Дмитрию объявлял тогда думный дьяк Васильев Сыдавной, а у сказки велено было стоять сокольничему Гавриле Пушкину. Но Гаврило тут же заявил, что стоять ему у сказки князю Дмитрию немочно, поскольку меньше того не бывал… Однако юный царь не растерялся, сказал, но твердо сказал, чтобы он стоял без места, и то велел занести в разряды… И с Казенного двора за благовещенским протопопом Кириллом, который нес на блюде диадему, крест и шапку Мономаха, уже шел боярин князь Пожарский и нес скипетр, а следом державу нес Никифор Траханиотов, тот самый, который за два десятка лет до того ставил Березов здесь, в Сибири… Из Золотой палаты в соборную апостольскую церковь Пречистой Богородицы скипетр доверили нести уже Дмитрию Трубецкому… А на следующий день в Грановитой палате, вспомнил князь Петр, он, будучи все тем же стольником, сказывал места у большого стола, за которым сидел с боярами и вчерашний стольник князь Пожарский. А среди думных, за третьим столом, сидел новый думный «Сухорукий» Кузьма из Нижнего… А он, князь Петр, из родовитых рязанских князей, стольник, при них-то… В том же году князь Петр ушел по государеву указу под Смоленск, в числе других стольников, в войске князя Дмитрия Черкасского и Михалки Бутурлина. Они очистили Вязьму и Дорогобуж от польских гарнизонов. В Вязьму по указу государя на воеводство отправили Гаврилу Пушкина, а Михалка Бутурлин двинулся с полком к крепости Белой. И там, на приступе, Бутурлину снесло полчерепа ядром из пушки: кусок кости вылетел… А ему хоть бы что… Отлежался — и через год опять оказался под Смоленском… Вот уж кто чистый дьявол. С глазищами-то — шальными… Это же он, вместе с «Тушинским Вором», отсек голову касимовскому царю Ураз-Мухаммеду…
Вот в ту пору-то, полтора десятка лет назад под Смоленском, князь Петр снова столкнулся вот с этим Яшкой Тухачевским. С ним-то он и сидит сейчас тут, в крохотной избенке, да к тому же у черта на куличках, и пьет горькую… Заметный он, этот боярский сын, хотя и не велик родом. А куда он тогда из-под Смоленска делся, князь Петр не знал, до сей поры не знает, и не хочет знать об этом. Скука залегла у него в сердце. Оживляется еще, когда вот дернет ее, горькой-то… Но что-то там, под Смоленском, этот боярский сын натворил со своим напарником, Михалкой Новосильцевым. Да так, что в осажденную крепость поляки провели подводы с хлебом для своего гарнизона. И крепость выстояла. А ведь еще бы немного и она пала бы… Говорят, напились они здорово, не в том месте острог поставили, и у них побили многих людей, а сами они бежали оттуда… Что там было дальше, князь Петр не знает. Государевым указом ему велено было отправляться воеводой в Вязьму: сменить там Гаврилу Пушкина. Сменил он его, а вторым воеводой к нему приписали Михалку Белосельского… Не прошло и года, как там появилась новая напасть. Теперь на Московию двинулся походом королевич Владислав. За шапкой Мономаха пошел, которую у него, якобы, отняли Романовы.
Черкасский и Бутурлин сразу, когда узнали о походе королевича, ушли из-под Смоленска, где их полки сидели в острожках в великой нужде и, голодая, ели кобылятину… Королевич взял Дорогобуж, и казаки и посадские стали переходить на его сторону. И князь Петр, опасаясь, что это докатится и до него, бежал из Вязьмы вместе с Белосельским в Москву. На дворе уже был ноябрь. Королевич занял Вязьму и зазимовал там с гетманом Ходкевичем, командовавшим его войском… Перезимовали они, а в начале лета выступили из Вязьмы и вскоре осадили Можайск. Взять же его с ходу королевичу не удалось. Осада затянулась. И чтобы помочь Можайску Пожарский перешел со своим полком из Калуги в Боровск, оттянув так на себя часть сил войска королевича. Борис Лыков воспользовался этим, в начале августа вывел из Можайска часть его гарнизона и отвел его в Москву. И к концу лета Москва оказалась набита ратниками, и не только из Можайска, но и из иных городов, занятых королевичем… Голодные, обозленные, без окладов, которые не могла им выплатить пустая государева казна, они устроили в городе смуту. А заводчиком ее оказался вот этот боярский сын, Яшка Тухачевский с Богдашкой Тургеневым. Там-то, в Москве, князь Петр опять столкнулся с ним и снова потерял его из вида. К тому времени ему было не до того. За то, что он бросил Вязьму, его сослали в Сибирь, в Туринский острог, а Белосельского еще дальше — на Тюмень… Через год из польского плена вернулся в Москву Филарет Романов, отец царя. И по случаю этой царской радости многих государевых непослушников помиловали, тоже, конечно, к их радости. Вернулся домой, в Москву, и князь Петр… Прошло немного более десяти лет, князя Петра послали на воеводство сюда, в Томск… И тут как тут снова этот боярский сын…
«Вон какими кренделями жизнь-то ходит!»…
Князь Петр обнял за плечи Тухачевского и громко забубнил ему на ухо:
— У Абака много людей, очень много. Аблайгирим привел еще черных калмыков… И надо побить Тарлавку на Чингизке-реке. Пока он сидит там один. Врозне-то бить легче! Понятно?..
— Да, понятно! — согласился Тухачевский с ним.
— Ты как: сотником ходил, аль головой? — опять спросил Пущин его.
— Сотником. У гетмана Жолкевского в войске. Еще 20 лет назад, — ответил Яков, внимательно глянул на него и понял, что это не произвело должного впечатления на старого сотника. — Ты слышал про такого?
Пущин поджал губы: мол, ему это ничего не говорит.
— Это коронный польский гетман, — стал объяснять Тухачевский, видя, что все в избушке стали прислушиваться. — Он разбил полки Дмитрия Шуйского, под Клушино, и ввел в Москву польское войско… Потом, через три года, я ходил полковым головой под Смоленск.
Заметив, как тряхнул лысеющей головой и подтянулся старый сотник при его последних словах, он продолжил дальше.
— В войске князя Дмитрия Черкасского… И тот послал меня на рубеж: острог ставить. Перекрыть путь литовским людям, что подвозили хлеб в крепость, своему гарнизону: голодно там было… Послал с Михаилом Новосильцевым.
