Федька улыбнулся ему, этому московскому боярскому сыну. Нравился тот ему: походка, уверенность, решительный голос, тонкий изящный нос, и глаза, шальные какие-то, как у него самого. Он чувствовал свою близость по духу к этому уже немолодому мужику.
Казаки и татары остановились, затоптались на месте за щитами: ни туда, ни сюда. Из крепости летят стрелы, в ответ на свист стрел бухают самопалы туда, где мелькают за сугробами черные башлыки. Скок! Ударил — спрятался, скатился за бревна, за сугроб. Не видно, не достать, не двинуться вперед: они уже на прямом выстреле из лука… Не подставляй грудь, не то ударят десятком оперённых, калёными. Глядишь, врежут и кремешком, а то достанется и рыбьим или костяным наконечником, да все туда, куда не надо…
Яков задергался, занервничал, оглядывая свое невеликое войско. Затем он выхватил из рук у какого-то татарина легкий кожаный щит и, прикрываясь им от стрел, добежал до Харламова.
— А ну, Остафей, давай своих! Не жмитесь к доскам, что к бабам на полатях!
И они пошли по сотням: ругались, уговаривали, подталкивали, помогали тащить вперед щиты, бодрили, смеялись над засевшими за щитами.
— Не прячься, не прячься! Достанет…!
И войско Тухачевского снова зашевелилось и двинулось к стенам. Еще на сажень, на шажок, чуть-чуть!..
— Не надо! Не надо назад!..
— Яков!.. Яков! — снова сунулся к нему Федька, зацепился за какие-то кусты: острые, колючие, обглоданные, торчали из-под снега… Ну, точно — зайцы обкорнали…
Он споткнулся, упал, заляпал лицо снегом, вскочил, подбежал к нему.
— Яков, колмаки! На подходе! Ивашка донес! Конные, с тыщу! А то и более! Аблайгирим пришел!
— Кончай ныть! — прихлопнул Тухачевский ему рот ладошкой, чтобы не услышали другие, шепнул: — Пошли к Важенке… Живо!
Хоронясь от стрел, перебегая от щита к щиту, они добрались до Карташова.
— Баженка, поставь за щитами Бурлака, а сам беги с казаками навстречу колмакам! Останови, задержи, не пускай сюда, пока не возьмем Тарлавку! Не то зажмут с двух сторон, да еще конными-то, — худо будет!.. Скорей, скорей!.. Да, вот Федора возьми с его казаками! — показал он на Федьку, который переминался нетерпеливо рядом, готовый бежать куда угодно, только бы не сидеть тут, за этими чертовыми щитами.
Карташов и Пущин убежали к казакам. И там, слева от сотни Тухачевского, зашевелилась вся масса атакующих: поползли, задвигались, одни сменяли других… Сзади подтянулись, замелькали башлыки джа-гатов Бурлака.
Подтащили ближе на санках и пушки, пристроили прямо напротив ворот городка. Пушкари изготовились, ожидая сигнала Тухачевского, замерли над казенками жагры, зашипели, с треском рассеивая искры.
Яков сорвал с головы ушанку и махнул ей пушкарям.
Пушчонки рявкнули, изрыгнулись огнем, ударили по воротам железными ядрами. Снова засуетились пушкари… И еще раз дымом и гарью опалило ворота строптивого городка. А под шум и грохот вперед рывком скакнули щиты, за ними казаки и татары Бурлака… Совсем близко ворота, но все еще крепки, на запорах. Но уже летят от них щепки, раз за разом, от залпов. Вот-вот рухнут…
— Подойти бы поближе, да подложить под стену два лагуна с порохом, да запалить бы! — громко забормотал Яков.
— Не подпустят! — запыхтел Харламов рядом с ним в снегу.
— Пали, еще, еще! — завопил Тухачевский пушкарям. — До разрухи, до разрухи!
А те упарились и взмокли, сбросили на снег шубы и сермяги. Тасуются и бегают они подле раскаленных стволов, подкидывают и подкидывают лопатами снежок на них. Он шипит на жерлах, уходит паром… И снова жагра туда, к казенке: прижал, отскочил, зажал уши… Опалило, дохнуло гарью, громом оглушило, метнуло снежной пылью по глазам. А санки, подпрыгнув, дернулись назад, ударили кого-то по ногам и сшибли. И тут же вскрик!.. «Не лезь! А лезешь — так крутись! Гляди на все четыре стороны!»… Сомнут и покалечат!..
Всем жарко, тяжко, но тут же и весело, а в голове темно и тупо…
От ворот уже летят щепки, но они еще висят на чем-то. И качаются, качаются. И никого не видно: ни у ворот, ни за ними, ни за валом, где лишь белеет снег…
Тухачевский снова замахал пушкарям ушанкой: «Стой!.. Стой!»
У пушек перестали метаться. И на округу упала тишина и загудела, отдаваясь в голове ушедшей канонадой.
— Вперед, за мной! — закричал Тухачевский и бросился из-за щита к воротам с саблей в руке. Мельком заметил он, как повыскакивали из-за щитов темные фигурки и покатились рядом, сбоку, сзади, впереди него по снегу. И все туда, к воротам, разбитым. Уже качаются они на ветру. Вот-вот, глядишь, и упадут… Нажать, еще нажать — и упадут!
Ворота задержали штурмующих на какую-то минуту. Их раскачали всей массой и сорвали с петлей… Они рухнули, обнажили городок. В суматохе кого-то придавили… И вскрикнул он… А там, в городке, сновали, бегали, мелькали тени. Испуг и страх везде, и вопли о пощаде. Но тут же навстречу им стрелы! Да жиденько: тук-тук… Одна, две!.. «Ах! Вы так!»… А Тарлавкины джагаты бегом туда, куда уходил с малым числом нукеров и сам мурза: строптивый, вольный, из последних вольных… И там, через ров, забитый снегом, мурза пошел верхом по щитам из досок. За ним еще и еще: десяток, его нукеры… Щит проломился. И рухнул в ров один нукер, за ним другой… Из снежной глубины они полезли, срываются обратно… А кто-то кинулся назад — и угодил под сабли казаков…
Шум в городке пошел на убыль. И теперь издали, куда убежал Карташов, явственно донеслись звуки выстрелов.
— Васька, останься здесь! — приказал Яков Свияженину. — Очисти городок от тарлавкиных! Живо!.. Детей и жёнок — не трогать!.. Я до Карташова! — крикнул он и бросился с полусотней стрельцов из городка.
Они выбежали за ворота и увидели как там, где степь подступала к сосновому бору, расползались, собирались и снова расползались, под крики и выстрелы, всадники и пешие.
Тарлав же, вырвавшись из городка, пошел в степь, к калмыкам, которые теснили казаков Важенки. За ним ушел Харламов с казаками. Нахлестывая лошадок, они пошли наметом по неглубокому снегу, заметно таявшему под теплым ветерком, дохнувшим с полуденной стороны: оттуда, где в неведомой дали цвела садами Бухара…
Яков собрал полусотню казаков и двинулся было на помощь Карташову, но тот уже отходил назад, к городку… «Слава богу, что его-то взяли!»…
Сдержать натиск более тысячи калмыков и телеутов они не смогли и, огрызаясь огнем самопалов, скрылись за стенами городка.
Казаки же с Харламовым, догнав, убили мурзу, перебили и его воинов, не дали им дойти до калмыков. Вскоре они вернулись назад.
К ночи они наскоро укрепили разбитые ворота и сели в осаду. У ворот же на помостах уже стояли пушки. Убитых на штурме казаки стаскали и сложили под соломенным навесом. Женщин и детей Яков велел согнать в одну юрту и приставить к ним стражу, стариков заперли отдельно.
