— Кулемки поладить надо бы… Я думаю вот что. Плохо дело-то. Рябины много уродилось. Подпортятся шкурки-то…
— Робить, Вась, я сёдня не буду! Бабий праздник! — перебив его, вдруг заявила с чего-то Настюха мужу и стала прохаживаться по избе, неопрятная и толстая, в грязном сарафане. За добрых пятнадцать лет замужества она, итак не худенькая, сильно раздобрела.
Иван замолчал и посмотрел на свояченицу… «О чем это она?»… Затем он перевел взгляд на брата, ожидая, что тот объяснит, в чем дело.
Но Васька, флегматично пожевав длинные усы, ничего не сказал ей. Настюха была его слабостью. Он, Васька, с расписанной в пьяных драках рожей, прибранный на службу из гулящих в кабаке на Верхотурье, был удачлив. Ему еще здорово повезло — у него есть жена. И ему ли возникать, спорить с ней.
— А в городе-то сейчас как! Батюшка Андрей ходит, поди, с иконой вокруг Троицкой. Все вокруг да вокруг… И как-то сказал мне: «Тебе, говорит, Настюха, сам бог велел просить у него что-нибудь»… Хи-хи! — хихикнула она и зажала ладошкой рот. — Ты, Вась, не ведаешь, что я просила-то, по-молодому. Теперь и сказать стыдно! Хи-хи! Женишка!.. «Гаски» у нас были, а женишка у меня не было, — сказала она, и полные губы ее дрогнули, она поджала их. — Говорят, некрасивая… А что она красивая-то?.. Вот хотя бы та же Зойка!
— Эка невидаль — женишок! — ухмыльнулся Васька в бороду, такую колючую, что Настюха обычно поеживалась и заходилась хохотом, когда он лез к ней. — Их тут вон сколько!..
Настюха сладко потянулась сытым телом:
— А как мы говаривали-то, на хороводе. Хи-хи!.. Батюшка Покров, покрой землю снежком, а меня — женишком! Хи-хи!
— Покров-то уж когда был, — благодушно отозвался Васька, с утра настроенный во всем поддакивать ей.
Настюха походила, походила по избе и взялась за работу, видя, что все копаются с чем-нибудь, и никому нет дела ни до нее, ни до святой Параскевы. Возился с чем-то даже ее сын Назарка: стругал какую-то палку ножом, подаренным ему дядькой Пущиным, его крестником. Тут же в избе копошились и ее маленькие девки, Нюрка и Катька, одной было пять, а другая была постарше, выглядела на девять лет.
— Однако, я пойду, — поднялся с лавки Иван. — Зима на носу, катанки нужны.
Он вышел из избы и пошел к баньке, где бил и валял катанки на все свое семейство. Своей вальни у него не было, и вот он выкроил время для этого дела на заимке у брата. Она отстояла недалеко от его деревеньки, всего на восемь верст дальше от города. В баньке было тепло. Он разделся догола по пояс и принялся за дело. Но после бессонной ночи работа шла вяло, конца ее не было видно, и он мучился с этими валенками…
Васька вышел вслед за Иваном из избы, взял топор и стал ошкуривать лесины, которые завез вместе с Иваном сюда, на заимку. Он собирался пристроить рядом с избой навес, а то, если хватит силы, поставить и конюшню.
Время шло, он тщательно тесал лесины, с удовольствием занимался хозяйственной работой, соскучившись по ней в походах и воеводских посылках. Затем он стал возиться с навесом: укрепил стропила, покрыл их соломой и все придавил тяжелыми слегами, чтобы не разнесло ветром. Тот уже потянул с севера, студеный, низовой. Глядишь, вот-вот ударит залпом снег и закрутит зима…
Работая, он заметил краем глаза какое-то движение на другом конце луга, там, где тянулся кустарник по берегу Большой Киргизки. Он разогнулся и посмотрел туда.
«Кто-то едет!.. Кто бы!?» — насторожился он, приглядываясь к конным.
Ехали трое, незнакомые. Еще было заметно, что это не то киргизы, не то калмыки: по шапкам-то, да и сидят не по-казацки… «И лошади пегие»…
Он забеспокоился, глянул на баньку, где мирно, ни о чем не ведая, стучал колотушкой Иван, отбивал шерсть на катанки.
«Позвать бы надо!.. Зверовщики, с ухожий?.. Не может быть — рано еще!»
Его заимка лежала в полутора десятках верст от города. И надо же было такому случиться, что угодил он с ней на большую дорогу, на торный путь из «киргиз».
«И все из-за Ивана!» — вспомнил он, что это тот тянул его сюда: тут, дескать, веселей будет, при дороге-то… «Вот и веселимся!» — язвительно сказал он ему как-то после очередного набега степняков на Томск.
С той стороны, с киргизской, постоянно жди беды: то подожгут ру-бленку, то у первых угонят скотинку и коней. Уже сколько раз палили хлеб. Ну хоть караул кричи!.. Место угожее, земля жирная, уходить не хочется, а жить невозможно: того и гляди, самого побьют, или кого-нибудь из семейных.
«Да кто же это едет-то?.. Не воинские!» — немного отлегло у него от сердца, когда сообразил, что те-то по трое не ходят: десятками, а то и более, как ветром, «понизовкой», несутся, завывают по дикому.
— А ну назад! — велел он сыну, выскочившему из избы и уставившемуся на приближающихся неизвестных людей.
— Батька, я хочу поглядеть! — заканючил Назарка. — Что ты!.. Мамке скажу!
— Иди ты…! — прикрикнул Васька на мальца и силком затолкал его обратно в избу.
Пока он возился с Назаркой, незнакомцы подъехали совсем близко. И он, бросив на них взгляд, сразу же узнал Енечку, киргиза. Тот приезжал прошлым летом от Ишея в Томск, и тоже, как вот сейчас, проходил через его пашню. Миновать-то ее из киргизской стороны никак невозможно было. Двоих других он не знал. Ехали они без доспехов, и это успокаивало, но на всякий случай он все же крикнул брату: «Иван!.. А ну — поди сюда! Тут гости!»
«Гостями» они называли всех проходящих, не своих, не томских, и это уже было как отзыв на караулах: давало знак, что стоит поостеречься.
Братья вышли навстречу верховым и встали так, чтобы между ними была изгородь. Конные подъехали, что-то сказали по-своему, и слегка поклонились хозяевам.
— Здорово, Енечка! — отозвался Васька. Опять принесло тебя?
— Плохо гостей встречаешь, Васька! — скривившись, прищурил Енечка раскосые глаза. — Ай-ай! Нехорошо!
Иван ухмыльнулся над ужимками киргиза. Засмеялся и Васька, приглядываясь к пришлым людям, затем спросил киргиза:
— Куда едешь, Енечка? В Томской нельзя без ведома воеводы! Наказ строгий! И кто вас пропустил на заставах-то?
— Пошто застава?.. Степь большой, ходи-ходи, много-много, куда хочешь!
— Ну да, у вас, у кочевников, много не находишь: живо отловите! — скороговоркой выпалил Иван, зная, что Енечка не силен в русском и половину не поймет: ругай, как хочешь, все равно кивает головой и скалит зубы.
— Васька, пошто много говоришь! — закричал киргиз. — Говори мало — веди к воевода, его веди! — показал он на всадника, сидевшего на пегой кобыле и одетого в ордынский армяк и баранью шубу. — Алтын-хан послал! К великому государю!
У посланника, на которого показал Енечка, было продолговатое лицо, крупные глаза, густые черные короткие волосы, тонкий, крючковатый, но изящный, даже красивый нос, и еще что-то росло на подбородке.
