«Совсем не мугал!» — мелькнуло у Васьки о посланнике Алтын-хана.
— А ты-то откуда? — спросил он третьего всадника.
— Чулым, Чулым! — замахал тот рукой, показывая куда-то назад, на восток, откуда они пришли. — От Вогулки! Вогулка послал! Вогулка мира хочет! Он говорит: веди алтынова и киргиза, в острог веди!..
Васька, по привычке уже, стал жевать усы, что лезли сами собой в рот, жесткие и белесые, выгоревшие под солнцем. Напустив на себя строгий вид, он нахмурился, как обычно делал воевода, князь Пронский, поскреб волосатой рукой под рубахой и показал пальцем брату на пришлых: «Иван, останься здесь, с этими, с ветру!»
Затем он важно, вперевалочку, худой, с плоским задом, прошествовал в избенку. Там он накинул на себя сермягу и снова вышел во двор, подцепляя на ходу к поясу саблю. За ним из избы выкатилась Настюха. Увидев гостей, она ойкнула: «Ой, ты, мамочка!» — испугалась, затрясла толстым задом на месте, неуклюже разворачиваясь, хотела было шмыгнуть обратно в избу, но столкнулась в дверях с Нюркой и Катькой…
А Васька пошел степенно к лошадям, волоча ноги и покачиваясь, в мягких кожаных, без каблуков сапогах. Он взнуздал буланку, лихо вскочил в седло, строго бросил пришельцам: «Тут сидите!» — и трусцой дернул в сторону города.
Назад, к своей заимке, он вернулся с боярским сыном Пересветом Таракановым и десятком служилых, одетых в «цветное платье» по случаю прихода послов.
Пересвет переговорил о чем-то с послом, все через того же Енечку, и сел на коня, собираясь уезжать с гостями в город.
— А что мне-то делать? — спросил Васька его, обескураженный, что у него уводят посла, показав тому всей этой возней, что он, Васька, тут ничто, всего-навсего какой-то конный казачишка, хотя и живет при «киргизской дороге»… И зачем ему она, эта дорога, если его вот так позорят всякий раз…
Но Тараканов лишь махнул рукой, дескать, не лезь, не до тебя.
Интерес к делам на пашне у Васьки пропал, и он стал подгонять свое семейство, чтобы собирались в город. Он знал, что сейчас там будет лихо, весело, с гулянкой и стрельбой. Его приятель, Ивашка Корела, непременно ударит из медной вестовой пушки холостыми. Захлопают затинные и на других башнях, да служилые, выстроившись, попалят из ружей для острастки, чтобы попугать кочевников многим государевым «вогненным» боем. Тот у них-то, у степняков, и не водится. А тут!.. Бах! Ба-бах!.. Да еще, еще, под крики и пьяную гулянку… И пойдет, пойдет по городу и острогу веселье. Бабы, девки и ребятишки высыпят на улицу и будут пялиться на приезжих… Какая уж тут пашня. Да и нынче Васька уже все поделал, хватит, на зиму наработал… «А что нет — воевода выдаст окладным хлебом. Проживем!» — беспечно заявил он как-то, когда Настюха пристала к нему, чтобы он тоже просил у воеводы хлеб, как вон Семка-то Мезеня выклянчил недоданный.
«А ты?.. Эх ты!» — презрительно бросила она ему.
* * *
Алтынова посланника и киргизского улусного, бесшабашного Енечку, встречали за нижним острогом, в полуверсте от города. Сначала их встретили боярские дети и казаки, на конях и в доспехах. И так, в почетном сопровождении, гости вошли в нижний острог через средние ворота. И там, в нижнем остроге, от средних острожных ворот и до двора пятидесятника конных казаков Никитки Расторгуй, где уже отвели место на постой гостям, также стояли по обе стороны улицы пешие казаки с ружьями, и жилецкие и торговые. Даже гулящим велено было явиться.
И, как уже знал Васька, стали палить холостыми пушки, когда процессия прошла против Бугровых ворот верхнего острога. Стреляли из большого наряда, оглушительно. Так что над посадом и городом поплыли раскаты грома.
А у двора Никитки Расторгуя уже стояли казаки, для охраны посланника. Туда же принесли государево жалованье гостям: поденный корм и питье.
— И чтобы ни одна нога не ступала на двор! — жестко наказал князь Иван приставу, когда тот явился к нему по завершении этого торжества. — Понятно!
— Да, — сказал Тараканов.
— Никто чтобы и близко к посланнику не подходил: ни русские, ни бухарцы, из купчишки! Ни Чацкие татары, ни еушта!..
— Да понятно, понятно все! — с чего-то рассердился Пересвет.
— А ты не перечь мне! — вспылил князь Иван. — Все вы тут вольные какие-то!
Он пробубнил еще что-то тихо себе под нос, затем продолжил дальше наставлять подчиненных.
— Это же до тебя, Дружинка, касается, — показал князь Иван на толмача, Дружинку Ермолина. — Как начнет посланник про что разговаривать или про Томский город и про иные сибирские города спрашивать, то тебе следует говорить ему, что в прежние годы Томский город приписан был к Тобольску. А ныне Томск того же разряду, что и Тобольск! И наряды присланы многие, и люди, и ружья!.. А что услышишь от алтынова посланника, то будешь докладывать вот здесь, в съезжей! Ясно?!
Он обвел суровым взглядом всех приказных, недовольный ими.
— А говорить все посланнику, чтобы государеву имени в почесть было! Идите! — отпустил он пристава и толмача.
И те ушли.
Прошло два дня. На день Кузьмы и Демьяна посланнику был назначен прием в съезжей.
В тот день также стоял почетный караул от съезжей избы до двора Никитки Расторгуя.
Тараканов провел алтынова посланника и Енечку до съезжей избы, поднялся с ними на крыльцо и вошел в избу.
Там посланника уже поджидали князь Иван Татев, его товарищ, правая рука, Семен Воейков, дьяки Яков Бутримов и Ермошка Кашин. И тут же был толмач Дружинка Ермолин.
Тараканов представил посланника.
Тот поклонился русским, затем что-то сказал.
— Давай, переводи! — велел князь Иван толмачу.
— Иван Федорович! — взмолился тот. — Я не знаю алтынов язык! А вот Енечка толмачить с него может!
— Хорошо, тогда говори Енечке, чтобы он толмачил с алтынова на татарский! А уже ты с татарского на русский!
Енечка, немного покуражившись, взялся толмачить.
— Алтын-хан велел спросить о государевом здоровье! — стал переводить, в свою очередь, Дружинка.
— Государь царь и великий князь Михаил Федорович, всея Руси самодержец и многих государств государь и обладатель, на Москве на своем царском превысочайшем престоле, дал бог, здоров! — ответил князь Иван.
И так дело пошло.
— Спроси, кто он и что приезд его? — велел князь Иван.
— Он говорит, что имя ему Байгул-бакши. А привела его сюда воля Алтын-хана!
Енечка снова что-то сказал посланнику.
Тот, уже немолодой, избороздила жизнь его лицо под ветром в степях, наморщив лоб, старался понять, что говорит киргиз. И, похоже, понимал.
— Спроси его, где ныне Алтын-хан кочует, в которых местах? И с чем пожаловал он от Алтын-хана! — велел князь Иван киргизу.
