— Дружинка! — поздоровался молодой человек за руку со всеми томскими, что оказались тут на берегу. — Огарков!.. Подьячим к вам! На службу!..
— A-а! Дружинка, привет! — подошел к нему подьячий Ермошка Кашин, оказавшийся случайно на пристани. — И ты здесь? — промолвил он, многозначительно, намекая на что-то. Как там Москва? Что делается в Поместном?
— Да ничего не изменилось с тех пор, как ты ушел оттуда!
— Ну, ладно — устраивайся! — сказал Ермошка. — А потом покажись Татеву-то!
Он махнул на прощание рукой Огаркову и ушел с пристани.
А на следующий день Татев вызвал к себе в съезжую Тухачевского. Там, помимо него, сидели уже дьяк Баженка Степанов и подьячий Ермошка.
— Ты, Яков, с кем пойдешь-то в «мугалы»? — спросил его князь Иван. — Из подьячих советую взять вот его, — показал он на Ер-мошку.
— А как ты без него-то? — спросил Тухачевский воеводу, чтобы отказаться от Ермошки, но и не обидеть его, дружка Федьки Пущина. С ним он выпивал не раз, но в дальнюю землицу не пошел бы.
— Обойдусь!
— Нет, лучше московский. Тот новый, Дружинка… Разбитной. Такой в походе нужен: за себя постоит, спуску никому не даст и цацкаться не придется.
Татев задумчиво почесал затылок. Затем он рассказал, что Дружинка не случайно здесь, не просто так. Он сослан за то, что сошелся на кулачках с воеводой, с Петькой Корсаковым, на службе, когда ходил писчиком при нем. Вот как бы и ему от этого придурка беды не вышло.
— Ничего, обломаю!
Князь Иван показал на Степанова, мол, послушай.
— Вместе за столом в Поместном сидели, — сказал Важенка. — Я его как облупленного знаю. Не советую брать.
Яков промолчал.
— Мое дело предупредить, — равнодушно вздохнул князь Иван. — А раз согласен, так и отпишем в Казанский.
* * *
Разлад на судах Пущина начался на третий день после того, когда они, выйдя в Обь, миновали Уртамский острог. Первым из-за чего-то начал задираться и отказался следовать в фарватере Путинского дощаника Исайко Бык, десятник пеших казаков. Его Федька взял с собой верховодить над одним из дощаников.
Федька обозлился было поначалу, но потом махнул на него рукой, зная, что тот все равно никуда не денется, и пошел вверх двумя дощаниками. А дощаник Исайки пересек реку, двинулся вдоль противоположного берега. Но там он угодил в матерую воду, стремнину, прижавшую его к другому берегу, и стал все больше и больше отставать от них.
Дело близилось к вечеру, по реке потянуло сильным попутным ветром. И суда побежали вверх по реке без весел, под одними парусами. А за ними, за кормой, из-за горизонта стала выползать сплошная синева, закрывая полнеба. Надвигалась гроза, ветер крепчал, суда шли ходко. И Федька не спешил приставать к берегу, все гнал и гнал вверх по реке и радовался, что ударил попутный «сиверок». Наконец, не выдержал и он этого бега на перегонки с грозой и приказал чалить к берегу.
Но не успели они пристать к берегу, как шквальный порыв ветра, да еще с дождем, приподнял их дощаники и чуть не выбросил на берег какого-то острова, покрытого лишь одним низкорослым тальником.
Казаки посыпались с дощаников и забегали, перетаскивая самое ценное на берег. А ветер валил их с ног и ходил ходуном по острову, пригибал до самой земли тальник, рвал из рук казаков палатки. И они, обессилив в борьбе с ним, кое-как накинули парусину поверх кустов и залезли под нее: мокрые, дрожа и проклиная непогоду и Пущина…
— Ты же видел — гроза идет!.. А все гнал и гнал! — неслось со всех сторон на Федьку.
А он лишь огрызался…
Ночь они провели скверно под холодными и сырыми палатками. Утром они обнаружили к тому же, что подмочили муку, сухари и иные припасы. И на Федьку стал роптать даже десятник Андрюшка, покладистый и спокойный малый: «Надо бы постоять, просушиться!»
Третий их дощаник где-то затерялся в грозу. И Федька ругался на казаков, поносил и Исайку… А тут еще сунулся к нему под горячую руку с этой пустяковиной Андрюшка. И он зло оборвал его: «Ну да — стоять еще будем! На палубе просуши! Не мне тебя учить!»
— Просуши, просуши, — заворчал десятник, отходя от него.
Казаки расселись было на бортах дощаников, отогреваясь на солнце после ненастной ночи.
Но Федька закричал на них: «Вперед, вперед! Нечего сидеть…!»
Суда отчалили от острова. Мозолистые руки налегли на весла, запели свою песню уключины. Легкий «сиверок» хлопнул парусом, развернул его и запутался в нем. Затрещала, заныла мачта, дощаник накренился, запахал носом волны, тяжело пошел против течения. А ветер стал опять бросать в лицо казакам брызги, и они разлетались искрами под солнцем в это ясное, хотя и прохладное, утро, бодрили казаков, довольных, что осталась позади вчерашняя гроза, ненастье злое.
Они прошли какой-то очередной остров. Тут река заузилась, и они, наконец-то, увидели третий дощаник. Он выскочил невдалеке из-за острова и тоже шел под парусом, спешил вперед, а казаки на нем во все глаза высматривали на реке своих… Увидели!.. Призывно замахали шапками… И вскрики!.. Прерывисто!.. Вот что-то непонятное вдруг покатилось над рекой… А с Путинского дощаника в ответ им прозвучало тоже эхо, и в нем восторг, что, мол, нашлись и те, которые ушли из каравана самовольно, за что наказаны ночной грозой и одиночеством.
У Федьки отлегло от сердца: весь отряд опять был в сборе… Но — ох! — и задаст же он трепку Исайке за эту наглость… Как смеет он! Ведь Татев поставил его, указом из Москвы, воеводить в этом походе!.. А этот, охламон, решил, что раз Федька ему дружок, то уже и вольничать может!.. «Дудки! Я покажу тебе — кто здесь ведет поход!»…
— А ну зови сюда Исайку! Живо! — приказал он Ивашке Юрьеву, который нес службу своим горлом: когда нужно было докричаться до кого-нибудь на дощаниках.
Ивашка набрал полную грудь воздуха и завыл: «Ого-го-оо!»
Над широкой рекой понеслось что-то нечленораздельное, как будто вздохнули разом старушонки, переохиваясь: «Ох, ох… Ох!»… Вот-де она, жизнь-то: тяжелая, грешная, не по ним она уже…
Оттуда же, с обоих дощаников, разноголосно откликнулись свои крикуны: «Эге-е-хе-хе-е!»
— Слу-уша-ай! — заголосил Ивашка, приставив ладони ко рту. — Слуша-ай воеводу-у! Давай сюда-а!.. Совет держа-ать!
На дощаниках завозились, подтянули ближе к бортам челноки. В них уселись казаки, и челноки один за другим подошли к дощанику Пущина. Десятники вскарабкались на борт. Федька уселся с ними у мачты. Вокруг них собрались казаки и стрельцы, ожидая разговора.
— Ты, Бык, брось вольничать! — сразу жестко заявил Федька Исайке. — Я поставлен верховодить! И не позволю ломать поход!
— А почто ты верховодишь сам собой?! — подняли на него голос казаки. — Давай «круг»!
— Я дам вам — «круг»! За поход я отвечаю! И молчите, делайте что велю!..
